Роман в процессе написания... сейчас пишется третья глава, идея вынашивалась примерно год. Главы буду выкладывать тут после окончания каждой последующей, а в случае изменения - своевременно редактировать.





Фантастическая сага в 13 главах о преступлении, совершенном во имя любви и спасения, об искуплении вины и о самоотверженной миссии, которую суждено выполнить герою произведения

Места действия: Космические корабли ССП и Феникс, биосферная зона Санта-Мария, а также планета-океан Новая Земля.
Время действия: 2030 - 3690 годы н.э.

Содержание

• Глава первая - Детство
• Глава вторая - Санта-Мария
• Глава третья - Противостояние кланов
• Глава четвертая - Разгадка тайны
• Глава пятая - Новые знания
• Глава шестая - Катастрофа
• Глава седьмая - Улететь любой ценой
• Глава восьмая - НЭО
• Глава девятая - Призрак или безумие?
• Глава десятая - Возвращение
• Глава одиннадцатая - Новая Земля
• Глава двенадцатая - Суд
• Глава тринадцатая - Эпилог

Про черный день оружье я припас,
Чтоб воевать со смертью и забвеньем,
Чтобы любимой образ не угас,
А был примером дальним поколеньям.
Оружье это – черная строка,
В ней все цвета переживут века.
Уильям Шекспир

Глава первая // Детство

Я несколько раз пробовал писать эту главу, и всякий раз спустя время переписывал ее заново, потому, что мои воспоминания возвращаются ко мне постепенно; какие-либо события, предметы, люди, звуки, запахи, иногда вызывают ощущения, которые выносят на поверхность из моей памяти то, что было в моем прошлом. Отдельные фрагменты, эпизоды, как кусочки мозаики, воссоздают картину прошлой жизни. Можно предположить, что это действительно была прошлая, другая жизнь, что тогда кто-то был смышленым парнем Марком Василенко, а теперь этот кто-то реинкарнировал в инструктора Марка Петровича, пожилого поседевшего человека, носившего очки и прихрамывавшего на левую ногу при ходьбе. Я не уверен, что это не был другой я. Все же, мою историю ждут многие люди, и пусть судебное разбирательство позади, официальные заключения, факты остались в недавнем прошлом, и пусть вынесен приговор, в первую очередь, мой собственный приговор себе, и этот приговор приведен в исполнение, смею признаться себе в этом. Пусть я не помню имени каждого из тех восьми тысяч человек, не помню их лиц, но, смею надеяться, они простили меня, перед смертью или на небесах, если таковые существуют. Теперь я человек с чистой совестью. Мою историю ждут многие, для того, чтобы прикоснуться к моему опыту, узнать и помнить, что был смелый, амбициозный проект Новый Мир, было то долгое путешествие. Новое поколение не должно повторять ошибки прошлого. Разве не в этом смысл нашей памяти, смысл нашей истории? Поэтому я буду скрупулезно и бережно записывать и хранить мои воспоминания, которые сейчас бессистемно и спонтанно возвращаются ко мне, века спустя и буду писать эту книгу, главу за главой моей истории, моей жизни. Иногда в багаже воспоминаний мне встречался ненужный хлам, а порой – что-то ценное, или приятное. Если подумать, наш жизненный опыт всегда тяготеет либо к ценному, либо к приятному, так уж, наверное, устроен наш мир.

Не помню точно – в три или четыре года, мы рыбачили с отцом на речке, когда я вытащил большого окуня – первый одновременно ценный и приятный опыт. Я был особенно горд этим уловом, потому что и насадил червяка на крючок, и закинул удочку и даже вытащил рыбину я сам. Может быть, это было действительно мое первое самостоятельное достижение в жизни. Отец, вероятно, уже тогда гордился мной. Жаль, что мамы не было с нами. Отец говорил, что она умерла, когда я был совсем мал. Помню, он тогда плакал весь день, а мамы с нами уже не было. Когда я повзрослел, он рассказал, как это случилось. Ночью мама услышала шорох за окном и выбежала, чтобы прогнать воров, которые часто паслись у нас возле дома в поисках наживы. В ту ночь они разбогатели на двух щук, что накануне отец принес с озера, а мама слегла в кровать после сотрясения мозга. Отец запнулся о ведро воды возле входной двери и упал, а когда поднялся и выбежал во двор, мама уже лежала без чувств на земле. Он перенес ее в дом на кровать, мы с ним так и не заснули в ту ночь, сидели возле мамы. Наутро пришел доктор, сделал компресс, дал несколько пилюль, оставил какие-то травяные настойки и ушел, а к вечеру она умерла. Помню, когда отец рассказывал мне эту историю, ее смерть показалось мне жутко бесполезной, не было ни обиды, ни горечи, было непонятно, потому что это было бесполезно и ненужно. Наверное, в те моменты во мне что-то умерло, или, наоборот, родилось, ибо бессмысленность рождения и смерти потрясла меня. Мы похоронили маму на городском кладбище, на его окраине. Уже тогда оно было переполнено усопшими и могилы находились в полуметре друг от друга. Когда смотришь со стороны входа, рождалось ощущение, что кресты растут прямо друг на друге. Отец за место для могилы отдал весь месячный улов и часть маминой ткани из запасов, а мы просидели весь апрель на хлебе и раках, а также овощах, которыми с нами заботливо поделились соседи. Тот месяц отец не мог ловить рыбу, а только пил виски и носил вещи из дома фермеру Мюллеру, который производил то, что называлось алкоголь. Тогда я второй раз в жизни ощутил бесполезность и никчемность. Бесполезность и никчемность всей нашей жизни, олицетворением которой были то потертое тряпье, в котором мы ходили и те полуистлевшие полуржавые предметы быта и мебели, которые пустовали в нашем доме. В те малые годы я не мог ощутить этого в полной мере, но спустя несколько лет, когда я подрос, я с лихвой прочувствовал данное свойство бытия.
- Папа, а когда вернется мама?
- Никогда.
Пустые вздохи в качестве ответов и поглаживания по голове в качестве общения. Отец был немногословен, но я любил его молчание, оно для меня было в чем-то обнадеживающим и успокаивающим. Я был ребенком, а детская память как пластилин, готова оставить на себе отпечатки пальцев тех рук, которые прикоснутся к ней, а потом готова к новым прикосновениям. Я помню чудные запахи в лесу, эту прекрасную тягу к жизни, с которой ростки трав, стебли цветов и веточки деревьев тянулись навстречу лучам солнца, пробивавшимся сквозь тягучий туман, помню пение птиц на ветках магнолий и эвкалиптов ранним утром, помню плеск карпов и щук в реке и озере, тяжесть и трепет этих рыбин на удочке, когда они тряслись и дергались, только что попавшиеся на крючок и, наверное, тоже в тот момент осознававшие никчемность своей бренной жизни.

Тот мир, в котором я появился на свет, и особенно, те времена, они не были воплощением всеобщего рая и благоденствия. Наоборот, это была суровая и уродливая эпоха, которую некоторые называли Концом Мира. Я долго не мог понять, что именно называлось Концом Мира, пытался различить его лесу, разглядеть во тьме ночи, прочувствовать в прохладе тумана, которым всегда был окутан наш городок, но я не там искал. Конец Мира был не в природе, он был в людях, в их страхе и отчаянии, иногда в их злобе и уродстве, но чаще всего – все в той же привычной никчемности жизни жителей места под названием Санта-Мария, в котором родился я. Конец Мира – это был судорожный шепот их страха на продрогших замерших губах.

Нас трое - я, Джейсон и Кевин. Нам где-то по семь и мы сумрачным вечером воруем яблоки в саду у старика Фреда. Фред часто угощал нас яблоками, что росли в его садике, предлагал нам заходить и собирать их время от времени, но своровать было делом чести, это было поступком взрослых парней, а мы старались поскорее почувствовать себя взрослыми. Преодолеть полутораметровый проволочный шатавшийся забор было несложно, ведь мы столько раз уже делали это. Джейсон остался за оградой сторожить, Кевин встал где-то посередине, чтобы проследить, не откроется ли дверь в хату старика, если он услышит, а я набирал за пазуху футболки яблоки, стараясь делать это бесшумно. Собрав приличный урожай, я повернул обратно, но Кевин ткнул меня кулаком в плечо:
- Собери еще.
- Зачем, Кевин, по-моему, хватит нам.
- Нет, я знаю, сколько нам хватит, за работу, а эти давай сюда!
Он был меня старше на год, и я относился к нему с некоторым уважением, ведь он должен быть умнее и опытнее меня. Я сделал, как он сказал и повернул вновь к развесистой яблоне с большими красными плодами, густо свисавшими на ветвях. Но собрать вторую партию яблок мне было в этот раз не суждено. Распахнулась дверь и с палкой в руке, чертыхаясь и раздавая проклятия, старик Фред выбежал нам на встречу. Я бросился к забору, выронив яблоки из рук. Через несколько мгновений я уже перелезал через ограду и тут меня остановил Кевин. Он ударил изо всех сил ногой по ограде, он затряслась и я, потерявший равновесие, грохнулся оземь. Я гневно выстрелил взглядом в Кевина, его самодовольная злорадная ухмылка была мне ненавистна настолько в тот момент, что я был готов уничтожить этого вихрастого худощавого разбойника:
- Зачем ты это сделал? – со слезами на глазах обиженно завопил я.
- Ну, кто-то же должен отвечать за воровство. Марк, ты теперь становишься взрослым. – Он отвернулся и побежал прочь.
В тот момент я узнал, что в жизни существуют враги. Кевин – мой враг. Что-то мне подсказывало, что это не последняя наша ссора. Когда они скрывались за поворотом соседнего дома, резкая боль вернула меня к реальности, это старик Фред за ухо поднимал меня с земли на ноги. В тот день мне устроили хорошую взбучку, сначала Фред, а потом и отец.

Мы возвращаемся из гостей, от Виктора Николаевича и его супруги Марины Эдиковны, отец натачивал у них инструменты на точильном камне, а я кормил зернышками гусей и уток. Я в болоньевой куртке и сандалиях, и мне, наверное, еще лет пять. Руки грязные от шелухи, а я доволен сделанной мной работой.
- Пап, а зачем надо кормить птиц?
- Все живые звери хотят есть.
- А что будет с ними, когда они вырастут?
- Ничего не будет, буду большими.
- Очень большими?
- Нет, не очень, ну как ты сейчас.
- И что с ними будет?
- Да ничего, также будут есть зернышки.
- И все?
- Да, все, а потом их скушают.
- Зачем их скушают? – меня ужаснула мысль, что эту прекрасную птицу, которая звонко и необычно сейчас пела во дворике, скушают и она больше не будет петь.
- Ну, потому что надо что-то кушать людям.
- Ну, нам, людям, надо есть рыб, которые плавают в озере и в реке.
- Тоже верно. Но ведь они тоже живые. – Отец подмигнул мне.
- Живые? И, правда, живые. – Согласился я с отцом и осторожно добавил: А зачем они живут, папа?
- Тоже, чтобы есть червяков и расти.
- А мы зачем живем?
Мы подходили к дому, отец нес на плече рюкзак с инструментами – топором, пилой, напильниками, ножами и другими металлическими инструментами, чьих названий я тогда не знал. Он крепко сжимал мою детскую руку, и я едва поспевал за ним. Мои ноги опять промокли в полурваных сандалиях, и я хлюпал мокрыми ступнями при движении. Я все ждал, когда он ответит на мой вопрос и уже собирался задать его второй раз, но тут услышал голос отца:
- Мы сами вправе выбирать, зачем мы живем, каждый человек сам решает, зачем он живет, а у зверей этого выбора нет. Этим мы и отличаемся от птиц и рыб.
Я подумал, что тогда отец был не прав. Я знал, зачем жила та красивая птица с длинным хвостом с красивыми перьями, которая так красиво пела во дворике. Ведь она жила, чтобы петь.

Я был смышленым парнем. С раннего возраста я задавал огромное количество вопросов и на всё хотел знать ответы. Отец учил меня рыбачить, разбираться в травах и деревьях, в рыболовных снастях, в ремонте, в работе с инструментами. Он был строгим, но справедливым, и по-отцовски любящим. Помню, как он отделал меня палкой за то, что в семь лет я попробовал из любопытства стакан его виски и чуть не отравился, а когда мне исполнилось тринадцать, он сам на рождество дал мне пригубить стакан алкоголя, и, хотя это было жуткой гадостью и я откровенно плевался, отец посмеялся надо мной и назвал напиток превосходным. Спустя все эти годы, я хорошо помню лицо моего старого рыбака. Я навсегда запомнил его в больших рыбацких резиновых сапогах, в которых он ходил везде, даже если не собирался на рыбалку, в потертом сером жилете, иногда – теплой куртке, которую подарил ему сосед Эрик Рожков в благодарность за спасение его тонущего сына на озере. Бородатое лицо моего отца всегда было готово одарить приветливой улыбкой, а за кружкой чая из мятных трав, заваренных в котелке на костре у бережка, он мог рассказать кучу правдивых историй, которые случились с ним за время его долгой жизни. Он говорил: «Улыбнись и покажи всем, что тебе наплевать на трудности, потому что пока ты жив, ты будешь трудиться, бороться и улыбаться». И хотя в те годы отцу было сорок - сорок пять, мне он казался ужасно старым и всезнающим, наверное, опять же из-за своей увесистой бороды. Я, открыв рот, слушал рассказы про здоровых метровых щук, водившихся одно время в озере, про незадачливых рыбаков, которых иногда уносило к окраинам озера и они попадали в водовороты и тонули вместе с их лодками, про таинственных мутантов-людоедов, которые иногда выкрадывали потерявшихся детей, и несмотря на все ужасы реальной жизни, которые происходили вокруг нас, наше маленькое поселение казалось мне сказочным миром, полным чудес, громадной страной, где все может случиться и все сбывается, если прикладывать усилия и знать что и как сделать, чтобы добиться нужного результата. А для этого надо задавать вопросы и искать на них ответы – так думалось мне. До поры до времени отец кое-как справлялся со мной, в особенности – с моим любопытством, но вскоре сообразил, что мне потребуется более разговорчивый и квалифицированный учитель, а кроме того, отцу надо было время от времени предоставлять возможность отдыхать от меня, да и мне не было интересно целый день проводить на лодке с сетями и удочками, и он познакомил меня с Уиллисом.

Джеймс Уиллис был одним из первых мутантов, как мы их называли, которых я узнал. Он проживал один через два дома от нас в сторону реки, и я раньше встречал его. Поначалу он казался мне несчастным человеком, обделенным возможностью вести нормальную человеческую жизнь, вынужденным влачить свои дни в стенах дома и в гараже, который называли Лабораторией. Уиллис был слеп на один глаз, его лицо было обезображено уродливыми кожными наростами. Возможно, в нем были еще какие-то физические уродства, но именно эти выделяли его внешне. Сперва я пугался его, особенно страшного взгляда правого глаза, который, казалось, озирал мир в поисках причин жестокой несправедливости уродства своего хозяина. Но мой отец почему-то счел, что в качестве моего наставника Джеймс будет лучшим выбором и, когда мне исполнилось восемь, заявив, что хватит мне уже шастать по садам и лесам с мальчишками, отвел меня к нему. Но уже с первых дней нашего общения я понял, что Джим, как он позволил себя называть, хороший человек и мне не стоит его опасаться. А еще меня очень обрадовало, что он много знал о мире, и у него были ответы на многие вопросы, которые я хотел узнать. Особенно просто он прокомментировал свой внешний вид:
- Это радиация, сынок, она вызывает мутации в организме, радуйся, что с тобой ничего такого не случилось.
- Радиация? Что это?
- Не все сразу, со временем расскажу и про это. А также и про многое другое. Много тайн и секретов. Почему и как работает вот этот фонарик, например. – Он взял со стола в гараже продолговатый предмет, со стеклышком на конце, сделал какое-то движение большим пальцем на его поверхности, и из стеклышка появилось тусклое свечение:
- Но если ты действительно это хочешь узнать.
Меня захватило простое, но явное могущество, которым обладал этот страшный одноглазый человек, а также масса странных, непонятных предметов, которыми был полон его дом и особенно гараж-Лаборатория. Мне захотелось знать назначение каждого из них, пользоваться ими.
- Да, хочу. – Ответил я без колебаний.
- Отлично. Тогда пойдем поможешь мне подшаманить с тем старым светильником. Подержишь его.

Джеймс Уиллис занимался ремонтом разного рода электроники и техники, которая еще кое-где встречалась в Санта-Марии. Люди хотя и сторонились его, все же время от времени имели с ним дело, да и он был отзывчивым и полезным человеком. Про него ходили разные слухи. Поговаривали, что он был последним из ученых и что он уже родился со знанием всего того, что знал. Но мне однажды он рассказал, что частично его знания и опыт достались ему от отца, который умер в годы моего рождения, а остальное он узнал из книг. Когда я спросил, что такое книги, он провел меня в закрытую часть гаража. Отперев дверцу и сняв целлофановую завесу с деревянных полок, которая плотно их прикрывала, он показал мне книги. Я видел их впервые в жизни. Это были различного размера и толщины плоские предметы, которые можно было раскрывать, а на тонких как острое лезвие страницах были написаны черным по белому слова и предложения. Много-много слов и предложений. Множество книг на десятках полок. Я открывал эти книги и листал их. Большинство из них были ветхие, пожелтевшие от времени, а иные чуть ли не рассыпались в руках от старости. На вопрос, откуда у него все эти книги, Джим ответил мне, что спас их во время второго пожара старой библиотека, который случился двенадцать лет назад. Библиотека полностью сгорела в ту ночь; бумага, к сожалению, очень горючий материал, и теперь даже фундамента от того места, где она раньше стояла, не осталось, на том месте теперь засаживают овощи. Я не ошибусь, если скажу, что книги были в Санта-Марии лишь у Джима, и он хранил их настолько бережно, насколько мог. Он мне настрого запретил сообщать кому-либо о находящихся здесь книгах, кроме моего отца, а также попросил очень внимательно и трепетно к ним относиться, всегда накрывать их защитной пленки от сырости и тумана, ибо они очень быстро сгнивали и превращались в гнилую труху. Я умел читать, отец учил читать меня названия на табличках, указателях, марки удочек, предупреждения на электроприборах, инструкции и прочее. Джим сказал, что я буду читать все эти книги, и он будет учить меня наукам. Впоследствии он выдавал мне книги по одной, я забирал их домой и сидя во дворике на качелях читал их. Библиотека Джима оказалась для меня истинным сокровищем, даром небесным и с каждой прочитанной книгой я был в глубине души все более признателен этому доброму и умному человеку, который посвятил меня в свою тайну и сделал своим учеником. Языкознание, литература, математика – это те азы, которые я изучал следующие несколько лет. Когда мои прежние друзья учились драться и стрелять из лука, водить лошадей и забивать коров и кроликов, я читал Верна, Диккенса, Беляева, Пушкина, Дюма, знакомился с арифметикой и грамматикой, а также постигал опыт работы с паяльником и вольтметром. Я благодарен отцу и Джиму за то, что они оберегли мое детство, насколько это было в их силах, за то, что посреди царящей бессмысленности и никчемности бытия, они помогли мне обрести смысл, за то, что позволили мне подготовиться к тем событиям и свершениям, что ждали меня впереди.

- Да, это все так, но где же мы все-таки находимся?
Мы с Джимом сидим за ужином, который состоял из ухи, жареных хлебцев, кваса и яблок обсуждаем вопрос, на который оба ищем ответ уже очень долгое время. Солнце продвинулось к западу, его тусклые лучи, возможно, даже более сумрачные и блеклые, чем обычно, освещали красным огнем наши лица, большой столик в лаборатории, полки с инструментами, приборами, электрощитки, склад с ржавой арматурой, закрытые полки с книгами. Мне уже исполнилось четырнадцать, и это была теперь наша общая лаборатория с Джимом. Джим за эти несколько лет практически не изменился, я настолько же привык к его рабочему халату, в котором он был практически постоянно, насколько перестал обращать внимание на его внешнее уродство. Мое обучение шло полным ходом, а в благодарность я помогал ему в работе, в основном состоявшей в проведении электричества в местные дома, в ремонте электроприборов, по вечерам же мы сидели в гараже за столиком или иногда разжигали костер в ограде и обсуждали извечные философские вопросы бытия, разные научные теории или события, как и сегодняшним вечером.
- Ты, парень, знаешь об это столько же, сколько и я сам. – Продолжал тему беседы Джим, уплетая горячие хрустящие хлебцы: Мы много раз пытались с тобой собранными компасами определить стороны света, понять, почему солнце триста шестьдесят пять дней в году встает и заходит ровно в одних и тех же двух точках, хоть немного разобраться с этой чертовщиной его движения по небу. Компасы прекрасно работают, мы их тестировали с тобой на искусственных магнитных полях, но где же тогда магнитное поле Земли? Мы пытались с тобой хотя бы раз заметить звезды или Луну, которые, как прекрасно знаешь, никогда не видны над Санта-Марией из-за этой бесконечной облачности и тумана. Я собрал радиоприемник, и мы пытались поймать хоть какие-то радиосигналы. Получилось ли у нас что-нибудь из этого всего? Хрен. Хм. Давай попробуем еще раз осмыслить все факты. В нашем поселении встречаются представители значительного количества народностей, так?
- Да, русские, украинцы, немцы, англичане, итальянцы, американцы, испанцы, китайцы, японцы… - Я загибал пальцы, но быстро понял, что на всех пальцев не хватит даже на обеих руках у меня и у Джима.
- Да, а еще казахи, латыши, норвежцы, французы, исландцы, греки, ну, в общем, много. Следовательно, ввиду пестрого интернационального состава нашего городка, принадлежность какому-либо материку или стране мы не можем установить. С климатом дела обстоят еще интереснее, если верить слухам и легендам, века назад он был тропическим, если не экваториальным, было намного теплее, а теперь вот он изменялся до умеренного. И что самое интересное, у нас даже нет времени года. Трех-пятиградусные колебания температуры, незначительные изменения скорости и направления ветра и влажности. Поразительно, не правда ли? Как ты помнишь из учебников географии начала третьего тысячелетия, которые ты читал в этом году, а авторы которых умерли более тысячи двухсот лет назад, в них нет и намека на то, чтобы мир был погружен в вездесущий непроходящий туман и облака были настолько плотными и постоянными, а города окружала сплошная стальная стена, прочная как сама земная твердь и уходящая в самые небеса вверх и неизвестно насколько глубоко вглубь.
- Но ведь по легенде о Конце Мира… - Хотел возразить я и вовремя понял бессмысленность очевидного.
- А что говорит нам эта легенда? Что тысячу двести пятьдесят лет назад случилась глобальная катастрофа и тогда Хранители построили Великую Стену, чтобы не пустить Зло в Санта-Марию и вероятно, мы последние представители человечества, вынужденные жить на крохотном по площади поселении и выжимать из истощавшей земли то, что она дает из последних сил, в слепой надежде на выживание, или, может быть, на чудо? Эта легенда молчаливая, закрытая, она нам ничего не рассказывает. Множество фактов, которые мы могли бы выудить из нее и проверить на практике, равно нулю. Разумеется, кроме очевидных стальных стен, например, возвышающихся за лесом. – Он небрежно махнул рукой на север, сел на стул с железными ножками, мягкая обивка которого давно протерлась до дыр и эмоционально жестикулируя продолжил:
- Да мы ведь… мы ведь победили рак, тысячи других болезней, мы запускали людей в космос, мы создали компьютеры, мировую сеть интернет, самолеты, подводные лодки. Наши дома возвышались на сотни метров в небеса, а под этими домами ездили электропоезда метро. Мы строили города на Луне. Когда-то, в прошлом, наши предки. И вот – легенда о Конце Мира. Марк, это ведь почти что магия! Мифы, легенды, язычество. Я бы назвал это бредом и безумием. Но я сам видел и трогал эти стальные неприступные стены, окружающие наш город. Я их изучал с помощью моего сейсмометра, измерителя электропотенциала, разными приборами. Они и правда очень плотные и массивные. Я не знаю – пятьдесят, может даже более метров в ширину. Ведь кто-то же их построил! И построили их люди, кто был тут до нас. У материала стен тот же состав, что и у остальной стали вокруг нас, вот того ножа, например. А эти щитки электропитания, растущие прямо из земли, электричеством которых мы пользуемся все это время. Откуда они? В легенде упоминается про подземную электростанцию, берущую тепло из недр планеты. Но откуда она взялась? Как в нее попасть? Кто ее обслуживает все это время? Кому высказать благодарность за ее тепло, энергию и свет? Это наша жизнь, Марк, это то, что окружает нас, с чем мы сталкиваемся каждый день. И эти факты настолько необъяснимы, что приходится только развести руками. Удивительно, что за тысячи лет люди повсеместно не вернулись к мистическим взглядам на мир и не стали снова колдовать, молиться духам и совершать обряды жертвоприношения. Ведь это надо же?! Электричество тысячи лет из-под земли, вечный источник прямо таки. Без платы, без обслуживания, без ремонта. Впрочем, я не совсем прав, без религиозного фанатизма не обошлось. Знаешь, люди в своей массе слабы духом, и когда происходят переломные моменты или случаются страшные времена, всегда находится кто-то, кто обращает страх народа в угоду своим идеям, учениям и религиям.
- Ты говоришь о Саиде и Правителях, Джим? – Спросил я, запивая ломоть хлебца квасом из проржавевшей местами кружки.
- О нем. – На время Джим впал в задумчивость: Я не знаю, что там прячется за Великой Стеной города, смертоносный вирус это, последствия ядерной войны или кровожадные хищники. Да и есть ли там вообще что-то или кто-то. Но нельзя отрицать, с тех пор как мы стали отрезаны от мира, жизнь здесь остановилась, и она не отличается от медленной смерти. Конец Мира, мой юный друг, если он и случился, не был сдержан стальными стенами, он проник сюда и теперь он среди нас. Я не уверен, что стоит разделять идеи Свободников и слепо мечтать вырваться за пределы городка, но в любом случае, я хочу узнать, что все-таки произошло и что находится за этими стенами.
Шар тусклого света за туманом, который назывался солнцем, уходил за деревья, еле заметные контуры теней веток ложились на лабораторию, дворик, на нас с Джимом, темнота готовилась выбраться из щелей и дыр и заполнить собой наступающую холодную ночь. Легкий ветер обдувал волосы, шелестел висящими на стенах корзинками, шуршал защитной пленкой на полках нашей библиотеки и уносился невидимым потоком да легкими клубами тумана дальше, к поросшей зеленой густой травой низине, где был берег озера, сокрытый в белой мгле, а затем, видимо, держал путь вплоть до самых стен. Я тоже видел эти стены, и видел не раз. Очень необычные чувства охватывают, когда ты стоишь возле зеркального гладкого пространства, уходящего во все стороны и теряющегося в туманной дымке высоко сверху, настолько высоко, что кругом идет голова. При ударе о ней веслом, которое помогло тебе доплыть до края озера на лодке, слышишь приглушенный звук. Прочная, незыблемая твердь, глядя на которую, понимаешь, что бы ты ни делал, ты не сможешь преодолеть эту стену, пройти через нее. Что все, что там находится за ней, навсегда недоступно для тебя. А может быть, это и есть конец мира, и дальше попросту ничего нет? Может быть, туман - это некая великая материя, наделенная вселенским могуществом, впитала весь мир в себя и теперь высасывает жизнь из нашего умирающего города? Наверное, глупости.
- Я хочу увидеть горизонт.
Горизонт. Так в учебнике географии называлась кривая, ограничивающая часть поверхности Земли, которую видит наблюдатель на открытой местности или на море. Я запомнил ту картинку, которая иллюстрировала его в книге. Огромное поле, сколько видно взглядом, уходит далеко-далеко, туда, где небо смыкается с Землей. И никакого тумана и облаков, абсолютно прозрачное и чистое, фантастически синее небо, которого я не видел никогда.
- Передай мне сливы, пожалуйста. – Попросил мой учитель.
- Вот. Эх, увидеть бы его однажды, горизонт. - Мечтательно протянул я.
- Да уж, наша видимость ограничена метрами тридцатью в особо ясный день. Тут не до горизонта.
Может быть, во мне жил путешественник, странник, которому однажды было суждено найти лазейку в этих стенах, оставить родной городок со всеми его обитателями и отправиться в долгий путь в неизвестные земли.
- Захвати слив и яблок для отца. У меня их прилично скопилось в охладителе, а ты угости своего старика.
Джим был прав, у этого городка не было будущего, Конец Мира проник и сюда давно. Наверное, еще в годы катастрофы. Надо было что-то делать. Что-то изменить в своей жизни Или, может, в жизни города. Надо лишь только узнавать и ждать. Будем надеяться, случай придет нам на помощь.
Настало время рассказать о месте, где и я жил. Что же собой представлял городок Санта-Мария? Это было местечко, ограниченное четырьмя стенами с севера, запада, юга и востока, и имевшее суммарную площадь около ста шестидесяти километров. Большую его часть составляли лиственно-хвойные леса, болота, на юге возвышенность постепенно переходила в невысокие скалистые вершины, острыми зубьями торчавшие к небу, вплоть до южной стены, а на севере находилось озеро Жизни, в которое впадала холодная горная речка Прозрачная, неся влагу дождей с южных холмов и гор. По всем законам природы, озеро Жизни должно было довольно быстро заболотиться, превратиться в обширное болото, порасти тиной и илом, поскольку, по всей видимости, оно не имело стока по причине отгороженности стеной с севера, но этого не происходило, и этот парадокс также числился в нашей с Джимом копилке необъяснимых явлений. Впрочем, наши познания в гидрологии не были обширными, и мы могли ошибаться на этот счет. Когда-то давно в центре нашего поселения, в изгибе русла речки, была сосредоточена инфраструктура Санта-Марии, говорят, там были медицинский центр, библиотека, кинотеатр, детские площадки, школа, даже нечто вроде музея, но теперь там лишь пустырь, обломки зданий скрылись в густой траве и местами высоченные сосны тянутся сквозь туман стволами в небеса. Изначально дружное сообщество живущих здесь людей после Конца Мира разобщилось, людей стало волновать только выживание, и население разбрелось по лесам, зарослям и болотам, чтобы понастроить там крепкие избы с прочными заборами, настрогать копий и стрел, соорудить луки, понаставить капканов и различных ловушек вокруг домов, жить в страхе и готовиться к войне. Культура быстро пришла в упадок, а вслед за ними мораль общества. Кое-как поддерживался натурально-товарный обмен, особо ценились инструменты, приборы, ткани, посуда, кое какая электроника, провода – все то, приток чего прекратился в Санта-Марию после Конца Мира, что не сумели производить местные умельцы. Пожалуй, не следует умалчивать о главной тайне Санта-Марии, которая волновала нас с Джимом больше всего и разгадать которую мы тщетно стремились все это время. Ведь каждый народ имеет свою память, свою историю, обычаи, культуру. Наверное, это то, общее, что было у всех народов Земли с пещерных времен, когда люди научились общаться и передавать друг другу легенды и мифы. Но Санта-Мария была лишена своей первоначальной истории, своей памяти. Можно подумать, как будто вдруг образовался сам собой город, а люди пришли и заселили его. Или, может быть, они были избранны кем-то, чтобы после конца цивилизации продолжить влачить свои дни в заточении стальных стен, возвышавшихся до небес. Может быть, мы были отобраны для какой-то важной миссии, а возможно, попав в эту ловушку, мы, вопреки планам ее создателей, не погибли а продолжили жить? Можно сойти с ума, рассуждая об этих необъяснимых вещах нашей жизни без надежды разобраться. Но, так или иначе, страх и жизнь в уединенности разобщили людей, а единственным смыслом жизни стало собрать как можно больше материальных благ и укрепить свою власть, с помощью запугивания, варварскими налетами, жестокими кровопролитиями. С каждым веком цивилизованность все больше подменялась дикостью, самые черные, уродливые и грязные качества просыпались в людях. Все это усугублялось похолоданием климата, часто случавшимися неурожаем и голодом, болезнями и эпидемиями, вновь вернувшимися после исчезновения медицины. В самые страшные периоды сотни людей, оставив свои дома с умирающими от болезней родственниками, голодные, доведенные до отчаяния, с болью и пустотой в глазах бродили по городку, ища спасения, а потом собирались возле Великих Стен и долгими днями стояли у них, глядя на это чудовищное творение, отрезавшее их от остального мира. Многие умирали прямо возле этих стен, иногда их хоронили, иногда нет, порой, спустя года, неосторожно оступившись, можно было наткнуться на массовый могильник из истлевшихся костей в рваных обмотках ткани. Такими запомнились в истории Санта-Марии 2791, 2836-2838, 2962, 3013, 3029, 3092, 3121 годы и многие другие. Но смерти этих несчастных были не напрасны. После гибели части населения отступали на время эпидемии, голод, а скудная земля могла еще некоторое время прокармливать поредевшее население города, примерно двадцать пять – тридцать лет. Такова была жуткая цикличность жизни нашего городка после Конца Мира. По прогнозам Джима, следующий пик кризиса должен наступить через 10 лет. Что можно было сделать, чтобы направить жизнь поселения к лучшему? Возможен ли был какой-либо прогресс, улучшения, выход из череды кризисов? Нет. Почвы истощались, земли заболачивались, метал ржавел, техника приходила в негодность, дома старились и рушились и эти процессы нельзя были ни компенсировать, ни остановить, а все попытки замедления лишь оттягивали известный финал, который ожидал наш город в недалеком будущем. Можно было назвать везением то, что мне посчастливилось родиться в период между кризисами.
Из задумчивости меня вывели звуки шагов снаружи. Старая дверь с привычным скрежетом отворилась и из сгустившейся темноты в лабораторию вошла девочка в непромокаемом комбинезоне. Волнистые пряди ее волос спадали на плечи, влажные их кончики кисточками торчали по сторонам. У нее были большие глаза с цветом как раз того синего неба, которое я видел на картинке в учебнике географии, в них светился огонек, тонкие длинные ресницы делали взгляд выразительным. Тусклый свет электрических ламп мягко освещал ее нежное лицо. Девушка была очень стройной, невысокого роста и, глядя на нее, рождалась уверенность, что она вырастет в редкую красавицу. Войдя, она откинула мокрый капюшон и приветливо улыбнулась нам с Джимом, но, по-моему, больше все-таки мне. Евгения была младше меня на год, и хотя дом ее семейства находился в ста метрах по дороге к западу, я видел ее редко, потому, что ее отец, русский ремесленник и фермер Александр Омелин, справедливо держал единственную дочь дома, иногда выпуская на прогулки под присмотром старших братьев. Но подрастающая красавица частенько сбегала от строгого надзора родителей и братьев и отправлялась гулять в сосновом бору или же захаживала в гости к Джеймсу Уиллису, который, будучи ее другом и отчасти учителем, также посвятил юную деву в тайну своей библиотеки и просвещал ее.
- Добрый вечер, Джеймс, здравствуй, Марк!
Это была не первая моя встреча с Евгенией, но при виде ее я всегда впадал в какое-то странное состояние скромности, становился несобранным, словно кто-то подменял меня. Джим это замечал и как-то по-приятельски сообщил мне, что это нормальное явление и что просто она мне симпатична, но я не готов пока выразить ей свою симпатию, поэтому впадаю в стиснение – кажется так он сказал. Я с ним согласился тогда, но уверенности при наших с ней встречах у меня не прибавилось, и на этот раз меня хватило только пробурчать что-то похожее на привет. Евгения и правда была очень симпатична мне, но я отгонял мысли о ней, так как боялся что если буду много думать о ней, то стану зависимым, у меня пробудится желание часто видеться с ней, может быть, я бы даже влюбился в нее. Влюбился. Это слово было мне знакомым из тех прочитанных мною романов и повестей, в которых герои произведений влюблялись в героинь, творили всевозможные подвиги ради них, оберегали и спасали, иногда отдавая жизни, в общем, устраивали массу глупостей зачастую в ущерб своему комфорту и здоровью, а поскольку я был еще не готов ничем жертвовать, то справедливо опасался влюбиться в Женю, но заинтересованных взглядов в ее сторону все же избежать не удалось. А она, казалось, ощущала спиной, а может боковым зрением мои взгляды и старалась быть еще красивее и привлекательнее, часто одаривая меня такими взглядами и улыбкой, что у меня все сотрясалось внутри, то ли от волнения, то ли от радости. Но я никогда не делал ей откровенных знаков внимания. Мы играли друг с другом на расстоянии первое время.
- Привет и тебе, Женя. Где родители, где братья? Ты опять сбежала?
- Я?... Нет. Игорь пошел на поиски Гнедого, который отвязался и сбежал в бор. А я решила заглянуть к вам. – Оттараторила она с извиняющимся взглядом, как умела делать только она и протянула своему учителю сверток:
- Джеймс, возвращаю вам Ариэля. Спасибо большое!
- За один вечер?! Ты читала не отрываясь? – удивился Джим.
- Да, я прямо погрузилась в сюжет. Как хорошо, что в конце он все-таки вернулся к Джейн. Кстати, а Джейн и Женя – это ведь одно и то же имя, только на разных языках?
- Да, верно. – Подтвердил Джеймс и обратился ко мне:
- А ты, Марк, вроде не так давно читал этот роман. Что скажешь?
Мне вдруг захотелось ответить что-нибудь назло Жени, но подходящий ответ не пришел в голову и я ответил то, о чем думал еще до прихода гостьи:
- Я бы хотел уметь летать, хотел бы улететь отсюда.
- Думаешь, левитация помогла бы тебе преодолеть эти стены? - продолжал Джим.
- Я не знаю.
- Зачем тебе улетать отсюда? Разве тебе плохо здесь? – Судя по выражению лица Жени, ее удивление было искренним. Видно, родители жалели ее, раз не сообщали ей обо всем том, что творилось за высокой оградой из кольев вокруг их дома, а может и сами старались оградить себя от ужасов и страхов происходящего, особенно в недалеком прошлом и Джим решил не развеивать ее юных воззрений. В свете этого я почувствовал себя взрослее, опытнее, ведь я больше знал о реальной жизни:
- Нет. Мне не плохо тут. Но я хочу узнать, что находится за Великими Стенами. Хочу увидеть остальной мир.