Уважаемые дамы и господа! Мы открываем серию вечеров для юношества. Открывает её цикл историй из жизни великого русского композитора Дмитрия Шостаковича. Располагайтесь поудобнее перед вашими мониторами. Итак...


Приключения Шостаковича. Глава 1.

Во время войны Сталин объявил, что наше новое, прекрасное время требует нового гимна. 17 июля 1942 года в Бетховенском зале Большого театра началось прослушивание вариантов нового гимна Советского Союза. Ни на одном из них остановиться не решились. "Сама тема столь серьёзная и ответственная, -рапортовали Сталину, - что её решение сопряжено с большими трудностями". В результате Сталин взял создание нового гимна в свои руки. "И Ленин великий нам путь озарил. Нас вырастил Сталин на верность народу, на труд и на подвиги нас вдохновил". Сталин сам правил текст своим неизменным синим карандашом - листы со сталинской правкой хранятся в архиве.

На музыку был объявлен конкурс. Прослушивание проходило в Бетховенском зале Большого театра. В программу прослушивания входили для сравнения "Боже, царя храни", "Английский национальный гимн", "Американский национальный гимн", "Итальянский гимн фашистский (или другой какой-либо, по указанию)", "Немецкий гимн (кайзеровский или другой, по указанию)", "Японский гимн" и другие.

Для начала в присутствии Сталина сыграли "Марсельезу", английский гимн, "Интернационал". Тогдашний председатель комитета по делам искусств вышел и сказал: "Хачатурян, Шостакович - за сцену". У двери артистической вполоборота стоял генерал Власик - начальник охраны Сталина. В артистической Шостакович увидел с правой стороны Сталина, с левой - членов Политбюро.

Шостакович как-то сказал: "Хорошо бы, мой гимн приняли. Была бы гарантия, что не посадят".

Правительство во главе со Сталиным прослушало музыку, вышедшую в финал. По окончании Сталин произнёс: "Шостаковича гимн хорош, и Хачатуряна гимн хорош. Теперь объединитесь и сочините вместе - тогда будет совсем хороший гимн".

Сочинять вместе они не могли. Просидев без толку несколько часов, решили, что один напишет музыку на куплет, а другой - на припев. Так и сделали. Возник вопрос, кто будет инструментовать. Шостакович сломал спичку и сказал: "Кому попадётся головка, тот и оркеструет".

Опять прослушивание. Дирижирует Александров. Все претенденты сидят в ложе, рядом с правительственной. Шостаковича и Хачатуряна позвали к Сталину. Он спросил у дирижёра Мелик-Пашаева: "Вам нравится их гимн?" Мелик-Пашаев ответил: "Мне их гимны врозь нравятся больше, чем написанный сообща". Сталин сказал: "А мне общий больше нравится, чем в отдельности".

Возник вопрос о переделке припева в общем гимне. Значит, нужно было всю музыку переделать. Сталин спросил: "Три месяа вам хватит?"

Шостакович ответил: "Пять дней".

Вскоре Сталин уехал в Тегеран, на встречу с Черчиллем и Рузвельтом. Вернувшись, он решил в пользу Александрова.

Обращаясь к Щостаковичу, Сталин сказал: "Ваша музыка очень хороша, но что поделать, песня Александрова более подходит для гимна по своему торжественному звучанию". Затем повернулся к своим соратникам: "Я полагаю, что следует принять музыку Александрова, а Шостаковича... расстрелятьпоблагодарить".

Затем Сталин обратился к Александрову: "Вот только у вас, профессор, что-то с инструментовкой неладно". Александров начал оправдываться: мол, оркестровку делал не он, а Кнушевицкий и, видно, схалтурил. Шостакович прервал Александрова: "Как вам не стыдно, Александр Васильевич! Вы же отлично знаете, что Кнушевицкий инструментует замечательно. Вы несправедливо обвиняете его, да ещё за глаза, когда он вам не может ответить. Постыдитесь!"

Все замерли, ожидая реакции Сталина. Тот, попыхивая трубкой, заметил: "А что, профессор, нехорошо получилось..."

Молотов спросил: "А ваш общий гимн тоже Кнушевицкий инструментовал?" - "Композитор должен инструментовать сам. Композитор должен инструментовать сам", - ответил Шостакович и стал судорожно повторять эту фразу.

Когда все ушли, Сталин, обращаясь к Молотову, заметил: "А этот Шостакович, кажется, приличный человек..."

Так или почти так всё и происходило - предание об этом эпизоде много лет передаётся из уст в уста.

(продолжение следует)

Приключения Шостаковича. Глава 2.

Эта привычка никогда никого ни о чём для себя не просить сохранилась у Шостаковича на всю жизнь. Лишь однажды, по его словам, он её нарушил, когда попросил у администратора билеты на спектакль со своей музыкой. В кассе билетов не было, и Шостакович обратился к администратору:

Именем своим дорожите. Не произносите его всуе. Помню, в дни моей молодости я, вняв убеждению предмета моей страсти, пошёл с ней в театр. В кассе билетов не оказалось. Предмет же настойчиво требовал посещения спектакля. Мне было сказано: "Пойдите к администратору и скажите, что Вы - Шостакович. Тогда он даст Вам билеты, и мы посмотрим спектакль".

Я подошёл к окошку администратора и сказал ему: "Моя фамилия Шостакович. Дайте, пожалуйста, два билета". Умный администратор мне ответил: "Моя фамилия Рабинович. Почему я должен Вам дать два билета?" Я оценил моё недомыслие и мудрость администратора. И с тех пор никогда не произношу своё имя всуе.

С тех пор даже билеты на собственные концерты Шостакович выкупал сам заранее.

Приключения Шостаковича. Глава 3.

Шостакович в это время был аспирантом консерватории. Со свойственной ему юношеской категоричностью и сарказмом он пишет Б. Яворскому письма, полные критики консерваторского образования.

Консерватории наши нужно если не ликвидировать, то хоть преобразовать. Если бы я занимал Ваше место, то расстрелял бы всех питерских музыкантов, кроме Л.В. Николаева и Н.А. Малько, ибо у них сохранилось непосредственное восприятие музыки. Я их считаю скорее музыкантами-любителями, чем профессорами-специалистами. А из моих уст это большой комплимент. Меня тоже надо расстрелять. Хоть и непосредственное восприятие у меня и есть, но ведь из него каши не сваришь. (18 июля 1926 г.)

... ... ...

Насчёт консерваторских экзаменов я должен сказать следующее. Я неоднократно держал там всякого рода экзамены и после каждого экзамена чувствовал себя каждый раз оплёванным. Нету, по-моему, доброжелательного отношения к экзаменующемуся. Экзаменующийся - всегда жертва садизма экзаменаторов. Экзаменующийся для того, чтобы экзаменоваться, предпринимает ряд мучительных хлопот. Чаще всего это приезжающий из провинции. Представим себе приключенье некоего А. А, живёт в Казани и решил ехать в Ленинградскую консерваторию поступать на композиторский факультет. Решил он это потому, что друзьям нравились его сочиненья, или же самому они нравились. Берёт он учебник Пузыревского и выучивает элементарную теорию и прочие "дисциплины". Кое-как выучивши, берёт этюды Бургмюллера и начинает развивать беглость в пальцах. Развив, он работает подённо чернорабочим и, выколотив деньги на билет, становится на городской станции в очередь. Стоит 2-3-4 суток. Достаёт билет с пересадкой в Москве. В Москве он околачивается дня два, возясь с прикупом стоячей плацкарты. Наконец он, измученный дорогой, приходит в канцелярию консерватории и вертится как белка в колесе с заявлением. Оказывается, заявленья подать мало. Нужно ещё выписку из домкниги (а где она, если живёт он, пользуясь тёплой погодой, на улице), удостоверение об окончании средней школы, свидетельство об оспопрививанье и так далее. Причём часть из этого он позабыл в Казани, часть потерял в дороге, а денег осталось 3 рубля, часть из которых он расходует на телеграмму в Казань. Так он возится, не переставая, до экзамена. В лучшем случае он узнает, что его до экзамена допустили. Наконец, настала его очередь. Войдя, он видит строгие лица профессуры и насмешливые лица некоторых студентов. Начинается. Дают ему читать с листа сонату Гайдна. Он её везёт-везёт, и чем дальше, тем хуже. Но его в покое не оставляют. Всё-таки он играет страниц 5. "Довольно! Теперь слух". Становится он за роялем, и начинается демонстрация своей бесслухости. Но всё же его экзаменуют по слуху минут 7. Наконец, он начинает играть сочиненья. Слушают. Кончил. Все молчат. Он робко оглядывается. Видно, что лица студентов красны и напряжённы. Они во время его игры еле сдерживались от смеха. Лица профессоров торжественно молчаливы и серьёзны. Минуты томительного молчанья, во время которого А. неловко ёрзает на стуле. Наконец, голос Штейнберга: "Всё". А.: "Можно идти?" Штейнберг: "Вас никто не задерживает". А. неловко собирает свои ноты, неловко шаркает и уходит красный, как рак. Серде бьётся, лицо горит, на глазах непрошеные слёзы, слёзы бессильного униженья от экзаменаторского садизма. На сердце горечь и обида. На последние 10 коп. куплены папиросы "Смычка" (требуйте всюду папиросы "Смычка" 20 шт. 10 коп.) Подходит он к окну и закуривает. Папироса горькая и невкусная. Показывается служительница. "Гражданин! Здесь курить нельзя! Идите в уборную". Идёт в уборную и вдыхает вместе с плохим табаком запах уборной. Через 4-5 часов томительного ожиданья выходит чин и кричит: "Вонючкин Михаил не принят". Силантьев Терентий - не принят, Терентий Силантьев не принят, Свиномордов Коминтерн принят, А. Павел не принят и так далее. Всё. Можете ехать в Казань, Вас никто не задерживает. Некоторые, понурив головы, уходят. Другие возмущённо пожимают плечами, но, отойдя на несколько шагов от консерватории, тоже понуряют голову. А одного видел я в уборной плачущим. Мне хотелось его убить, чтобы прекратить его страданья. Одним словом, я возмущён способами экзаменовать у нас в консерватории. Умеют плевать в душу.Вот, собственно, и всё, на что у меня хватило пороху написать Вам после сочиненья фортепианной сонаты... (30 августа 1926 г.)

Шостакович, который в будущем сам станет профессором Ленинградской и Московской консерваторий и почётным профессором ещё десятка консерваторий мира, конечно, не имел в виду отрицание образования. Через много лет он сказал:

В 1925 году я окончил композиторский факультет. Должен честно признаться, что я тогда не был удовлетворён консерваторским образованием. Есть среди молодёжи мнение, что нужен только талант, а занятия не нужны. Потом я понял, что мне дало консерваторское образование - именно систематическое образование... Я умею оркестровать, какую-то модуляцию сделать. Сейчас я вспоминаю с любовью те годы и благодарю консерваторию за свои знания.

Приключения Шостаковича. Глава 4.

Живу я довольно благополучно. 21 ноября исполнялась моя 5-я симфония. Успех был очень большой. Мравинский исполнил её прекрасно. Всё очень внимательно разучил, и кроме технологической стороны, на очень высоком, выше всяких похвал, уровне была сторона художественная... 20-го ей будет посвящена дискуссия в Союзе композиторов. Музыканты её приняли хорошо. Есть и хулители, но в общем мнение хорошее... (19 декабря 1937 г.)

Однако в Ленинград были немедленно посланы два музыковеда, чтобы на месте разобраться, не был ли подстроен и кем-то срежиссирован этот успех у публики. Подозрительные чиновники, не имея ещё официального одобрения произведения и боясь попасть впросак, хотели выяснить, каким образом устроителям концерта удалось инспирировать столь шумный и демонстративный успех симфонии. Во время следующего концерта, будучи свидетелями триумфа Шостаковича, во время долго не смолкавших оваций зала стоя на хорах, эти наблюдатели старались изо всех сил перекричать шум зала, непрерывно подавая реплики: "Смотрите, ведь слушатели явно подобраны по одному человеку, персонально!.. Здесь нет обычных нормальных слушателей! Успех симфонии скандально подстроен!.." Напрасно директор филармонии старался уверить их, что публика пришла на концерт, купив билеты в кассе. Они продолжали выкрикивать своё, заглушаемые овациями публики.

Отголоски "симфонического скандала" дошли до Ленинграда: приходилось писать объяснения, давать справки, доказывать. Наконе симфонией заинтересовались в Ленинградском обкоме партии. Видимо, в "верхах" решено было определить отношение к этому "ответу Шостаковича на критику его творчества". Решили исполнить симфонию для Ленинградского партактива. При этом директор филармонии был вызван в Смольный, к заведующей отделом культуры обкома - мужеподобной и решительной даме. Произошёл такой разговор:

- Говорят, что Шостакович написал хорошую симфонию? Надо показать её партийному активу. Составьте программу концерта и срочно представьте её нам на утверждение.

На следующий день директор филармонии принёс проект программы.

- Это что, всё симфонии да симфонии? Нет, товарищ, так не пойдёт. Надо же что-нибудь и для народа. Кстати, что это "Франческа"? - спросила она, разглядывая проект программы. - Так вот, товарищ, в одном отделении надо сыграть обе ваши симфонии - Шостаковича и "Франческу", а во втором что-нибудь для народа, например, дать выступление Краснознамённого ансамбля или же хора имени Пятницкого.

- Симфония Шостаковича состоит из четырёх частей, каждая из которых длится 15 - 18 минут! "Франческа" же немногим больше. Поэтому слушатели могут запутаться, где кончается одно произведение и начинается другое. Кроме того, почти полтора часа симфонической музыки без перерыва - это очень утомительно, народ не выдержит!

- Наш народ всё выдержит, - отрезала дама.

В конце концов решено было, что второе отделение будет целиком отдано под выступление Ансамбля народного танца.

Так и состоялся этот памятный концерт для ленинградского партактива по программе, предписанной начальством.

Ко второму отделению публики осталось меньше четверти зала.

После концерта заведующая отделом культуры вызвала председателя Ленинградского отделения Союза советских композиторов и задала вопрос: "А не думаете ли вы, что директор филармонии вредитель?"

Вспоминаю, какую радость мне принесло прослушивание моей, тогда ещё только оконченной, Пятой симфонии ленинградским партийным активом. Хочется выразить пожелание, чтобы чаще практиковался показ перед партийной аудиторией новых музыкальных произведений. Наша партия с таким вниманием следит за ростом всей музыкальной жизни нашей страны. Это внимание я ощущаю на себе в течение всей моей творческой жизни. Мне, ещё студенту консерватории, пришла на помощь партийная организация, обеспечившая меня инструментом для занятий дома, и до сего дня я чувствую заботу партии буквально на каждом шагу, во всех, даже бытовых, мелочах...

Я, правда, не юбиляр и не собираюсь подводить итог тому, что мною сделано, и определять, что ещё успею сделать. Могу лишь сказать о своём стремлении создать новые мажорные произведения с жизнеутверждающим пафосом, способные вдохнуть в человеческую душу мужество, радость жизни и стремление к борьбе.

Наконец, хвалебная, восторженная рецензия в "Правде". Симфонию оценивают как "отражение нашей великой эпохи, её борьбы и побед". Значит - милостиво прощён!

Приключения Шостаковича. Глава 5.

Когда Шостакович приехал на гастроли в Киев, в газете написали: "К нам приехал известный враг народа Дмитрий Шостакович". Страшный круг сжимался. Один за другим исчезали знакомые, друзья, родные.

Шостакович ждал ареста. Он ложился спать одетым. У двери стоял приготовленный на всякий случай чемоданчик с необходимыми вещами, чтобы не будить детей. Он вздрагивал от каждого звука подъезжавшей к дому машины, от стука остановившегося на его этаже лифта.

Репрессии уже коснулись семьи Шостаковича: арестовали мужа его старшей сестры Марии, сама она была сослана в Среднюю зию, а тёща Дмитрия Дмитриевича - Софья Михайловна Варзар отправлена в исправительно-трудовой лагерь под Караганду. Как позже стало известно, в списках НКВД Шостакович значился как троцкист.

Арестованы были Адриан Пиотровский - автор либретто "Светлого ручья" и пьесы "Правь, Британия!", музыку к которой написал Шостакович. Осуждён и расстрелян Маршал Михаил Тухачевский. Когда заместителя наркома обороны маршала Тухачевского в апреле 1937 года не пустили в Лондон на коронацию короля Георга IV, он понял, что это начало конца: уже были арестованы несколько высокопоставленных военных. "Как я просил в детстве папу купить мне скрипку, а он из-за вечного недостатка в деньгах так и не купил её Ведь я мог бы быть сейчас скрипачом", - сказал он в эти дни сестре. Тухачевского сняли с должности заместителя наркома и отправили командовать войсками Приволжского военного округа. Перед отъездом он добился встречи со Сталиным. Положив руку на плечо Тухачевскому, вождь пообещал, что скоро вернёт его в Москву. СТалин своё слово сдержал - через две недели Тухачевский вернулся в Москву под конвоем.

Шостаковича вызвали в "Большой Дом". На допросе следователь его спросил: "Вы были у Тухачевского. вы слышали, как Тухачевский обсуждал с гостями план убийства товарища Сталина?" Шостакович стал отрицать. "А вы подумайте, вы припомните, - говорит следователь. - Некоторые из тех, кто был с вами в гостях у Тухачевского, уже дали нам показания". Шостакович продолжал утверждать, что он ничего не помнит. "А я вам настоятельно рекомендую вспомнить этот разговор, - сказал следователь с угрозой. - Я даю вам срок до одиннадцати часов утра. Завтра придёте ко мне ещё раз, и мы продолжим беседу..." Шостакович вернулся домой и стал готовиться к аресту. Тухачевский написал Сталину письмо в защиту Шостаковича после статьи "Сумбур вместо музыки" - уже одного этого хватило бы, чтобы посадить Дмитрия Дмитриевича. Приезжая в Москву, Шостакович останавливался у Мейерхольда, в той самой квартире, где потом убили Зинаиду Райх. И этого достало бы, чтобы его не только посадили, но и убили.

Утром он снова явился в "Большой Дом, получил пропуск и сел возле кабинета следователя. Проходит час, другой, а его не вызывают. Наконец какой-то чекист поинтересовался: "Что вы тут сидите? Я смотрю, вы здесь уже очень давно". - "Жду. Меня должен вызвать следователь Н.". - "Н.? - переспросил чекист. - Ну так вы его не дождётесь. Его вчера ночью арестовали. Отправляйтесь-ка домой". Так Шостакович тогда чудом избежал ареста.

Страх стал постоянным фактором жизни. В газетах появлялись "отречения" от арестованных родственников: отца, сына, брата. Тем самым внушалось, что подчинённость человека государству должна быть сильнее любых родственных связей. Нужно ыбло большое мужество, чтобы не перестать дружить с семьёй арестованного, поддержать друзей, приютить осиротевшего ребёнка. Жизнь в стране продолжалась. В ней было место и любви, и самопожертвованию, и энтузиазму творчества. Но ощущение постоянно находящейся рядом опасности стало её частью.