Огни

Огни, огни - куда б взглянуть!
На вышках и столбах.
Их дрожь подчеркивает суть
того, как им не продохнуть,
блуждающим впотьмах.
Заполоненный чернотой
погасших трудодней,
из окон вид такой ночной,
что ночь мне кажется женой
в узоре из огней.
Я подхожу к ней без стыда,
сливаясь с рваной тьмой,
и исчезаю навсегда.
И будут вспыхивать года
фейеверком предо мной.

Где меж его холодных стен
ничтожна плоть и кровь,
пространство ищет перемен
у одиночества взамен
того, кто хмурит бровь.
Неявно бродит где-то смерть,
закоченел сверчок.
И всё пытается хотеть
как можно лучше разглядеть
мой суженный зрачок.
Его сужаемость могла
вместить лишь трех персон:
горячий кофе, снег и мгла.
и только в плоскости стекла
я вижу в них резон.

Великолепие и блеск,
одушевляя свет,
привносят улицам гротеск
кладя рубиновый вереск
на ультрафиолет.
И он просачивался сквозь,
и меж дверной проём.
Проспектом высвечена ось.
И там где тьмой все зарослось
пылает фонарем
на сотни тысяч килловат.
Изображая шарж
то на рассвет, то на закат
неоновый электорат
диктует клубный марш.

И гость с Олимпа Прометей,
рискуя гроздью благ,
спускаясь с меда на порей,
нам дарит розу из огней
зажатую в кулак.
Как будто будущего лик
совсем невыносим,
его едва заметный блик
средь непроглядной тьмы возник,
и мы за ним следим.
И шаг за шагом в новый год
по стрелкам на стекле.
И жизнь куда-то повернет
и неуверенно пойдет
по новой колее.

Веселые напевы.

Пусть менялась не форма колес, но сама телега,
как «Титаник», не ставший альтер – эго Ковчега,
и посмертная казнь еще не введена законом -
наша жизнь продолжает бряцать своим уроном.

Наша жизнь – это та же жизнь, но без кочегара.
Следом в топку за кочергой летит не одна гитара.
Я и рад бы кричать, подпевать, но какие цены!
Воротник поднимаю, не признаю современной сцены.

Из кино я увидел столицу страны Россия,
постанывающую в легких приступах педерастии.
С недовольством встречаю отныне тот факт, что все же
Я и все мы - есть часть сегодняшней молодежи.

Жить-тужить хотим медленно, и умирать лениво.
Или быстро и ярко, пока жизнь вокруг красива.
Через время она нам покажется страшно длинной.
Скоротаем ее перед зеркалом, скуля с повинной.

Но пока с нами не произошла ошибка,
в руках каждого еще треплется золотая рыбка.
Она бьет хвостом, осыпая нещадно матом,
чтобы вскоре сверкать в небесах журавлем крылатым.

Я, мечтая о счастье, сижу на колючем пледе.
Я не видел почти ничего на этом свете,
кроме смеси тайги с атавизмом цивилизации,
откуда сам родом и откуда благо смог смотаться.

Я узнал что мой бред был недавно на ноль поделен,
и на какую из площадей бросает тень Ленин
в часы полдня, в час обеденного перерыва,
где эмо страдало не раз от душевного срыва.

Я стираю одежду опять не своим мылом.
Мой знакомый затянулся опять не своим кадилом.
Клубы дыма витают как серое и живое
назиданье о том, что здесь все для меня чужое.

Мне приятна та жизнь, что была в этом мире прежде,
чем сегодня, вчера, год назад. И в скупой надежде
притворяюсь своим небольшим социальным данным,
переменной в лице нуля с небольшим приданным.

Эх, ты, время! Эх вы, нравы!
Эх ты, жизнь моя.
Эх вы, вина! Эх вы, травы!
Ибо нет другой отравы
утешенья для.

Эх ты муха-цокотуха
Меж оконных рам.
К верху лапки, к верху брюхо,
Эх, осенняя непруха.
Муха, как ты там?

Эх вы, рожи. Эх вы, хари,
дамы, господа.
Елки-палки, топи-гари,
да молва о государе -
Что за ерунда!

В сердце колет. Пальцы – лед.
Что-то страшное грядет.

Расскажи, Шехеризада,
сказку, фельетон,
Чем сегодня жизнь чревата,
ибо не могу без мата,
Растолкуй мой сон.

Вечер, пятница, нирвана.
Словно смущена,
аки ваша Мариванна,
мимо стула и дивана
ходит тишина.

Строчка прямо, строчка криво
красного словца.
так посмертно и красиво!
Лейся песня! лейся пиво!
лейся без конца...

*** *** ***
Легкий приступ. Среда. Ни к лицу
фраза: «Здорово выглядишь, паря!»
Вот и завтрак подходит к концу,
меланхолия нот на гитаре.

Незнакомая комната. Стол
как разбомбленный Дрезден. На утро
черте что. Бутылей частокол
где кровать. Черте что. Камасутра,

в коей принял домашний сервиз
свое дерби, последнее в жизни.
Даже те, кто проникли без виз,
не скучают с утра об отчизне.

Брюки выдадут красным вино.
Сонный взгляд вопрошает: «доколе?»
И залетная птичка в окно
всех прекрасней, что твой Онотоле.

Хоккайдо

I
Летний вечерний зной.
Помраченье углей.
Ветер шумит казной
сосен и тополей.
Сумерки, но тепло.
Синим преобразив
воздух через стекло,
солнце ушло в залив.

II
Листья, набухнув, ждут
встряски ветвей, корней.
Осенью их кунжут
(как однородность дней)
вымостит золотой
ряд наблюдений, фраз;
точка над запятой
обозначает глаз.

III
Сумерки. Выйти вон.
Мимо консьержки, вниз.
Обогнуть стадион
и, не спеша, пройтись.
Выбрать прямой маршрут,
т.е все напрямик.
И без пяти минут
пойманным быть в тупик.

IV
Мягкий пейзаж до тех
пор, пока видит гид.
Шаркающий проспект.
Тем живописней вид,
что не соврет хрусталь,
врезанный в небосвод:
чем обозримей даль,
тем бесполезней рот.

V
Нагроможденье стен
красного кирпича
там, где поверхность крен
чувствует сгоряча,
лучшее, что с моста
видно, порой, двоим:
словно, упав с холста,
спит Иерусалим.

VI
И, кроме гласных, нет
звуков других. И губ
канутый в лету след
с окостеневших труб,
может, теперь и есть
больше, чем лейтмотив
месяца номер шесть
ломанных перспектив.

VII
Сумерки. Хорошо.
Солнце, упав в кювет,
голову в капюшон
спрятало. Солнца нет.
Лето, закат и грусть.
Много прошло с тех пор...
Вечнозеленым пусть
будет твой светофор!

VIII
Пусть не стучат в висок
мысли, когда хоть вой.
Время наискосок
лучше, чем по прямой.
Стоит ли чуда ждать? -
мы ведь не комары,
чтобы существовать
жертвами сансары.

IX
Так учащают пульс
ходики в голове.
Жизни соленый вкус
хищной лесной сове
выбрал резонным Бог.
Но не тебя учить!
Горло заместо ног
любим мы промочить.

X
Сумерки. Скоро ночь.
Скоро считать овец.
Плачет свободы дочь.
Меркнут огни на ТЭЦ.
Дикий безлюдный пляж.
Бьются о валуны
блики, собрав в трельяж
лестницу до Луны.

*** *** ***
Граненное стаккато

Все вокруг обездвижено,
и пейзаж бьется лбом
о стекло твоей хижины -
красота за окном.
Красота в целомудрии
свежевыпавших лет,
будто юность припудрена,
только толку в ней нет.
Будто ты обессмыслено
бьешься в то же стекло,
вспоминая, как числами
время тихо текло.

Синева как брожение
несчастливой зимы,
как вечернее пение
подступающей тьмы.
Снег хрустит перекатами,
и смыкание уст
меж известными датами
порождает свой хруст.
Тишиною придавленный,
месяц движется вниз.
И луна обезглавлена.
И беспомощна жизнь.

Пусть немного хочется,
что не скажешь по вам.
Говоришь: "одиночество"? -
мне оно по зубам.
Только стоя на плоскости
под известным углом
можно слышать все тонкости
тишины за окном.
И не спать, чтобы заново
отражаться в стихе
госпожи Рамазановой,
Шевчука и БГ.

Этюд



Сквозь дикий бор, густой и хвойный мусс,
минуя частный сектор с остановкой,
мой транспорт едет. Я не тороплюсь,
в отличие от девушки в кроссовках.


Октябрь. Бледно-желтой полосы
подобие восточного разреза
резонно запрокинуло часы,
песку взамен вобравшие плоть леса.


Я знаю, что приеду через час,
Что путь однообразен и извилист
мой будет. Знаю, что теперь, стучась
в любую дверь, рассчитывать на милость


хозяев, смысла нет. И бог с ним. Пусть.
Свидетель резвой мельтеши снаружи
на третий год запомнил наизусть
скамейки, номера, подъезды, лужи.


Вечерний рой и утренний табун,
заполнив настроением херовым
одну из многочисленных трибун,
когтит билет шестнадцатирублевый.


Как хаос звука мечется внутри
глубокой алюминиевой миски,
так эхо панорам в окне гудит,
и в панике нутро Новосибирска.


Доходные дома на рубеже
хрущевок с недоскребами поникли,
ансамбли в извращенном падеже,
салоны, безымянные артикли


киосков вперемешку с городком,
союзы этажей и мрачных сосен.
Пилястры, ставни, сени сорняком
поросшие и ахнувшие оземь.


Остовы новостроек, длинных шей,
проспекты что мечта клаустрафоба,
фасады, хоть завязочки пришей -
все это ненавидеть мне до гроба.


Все эти скверы, памятники, зги
асфальта, плитки, каменные лица,
павлинный хвост неоновой тоски,
тяжелые кирпичные кулисы.


Поэтому мне снова по плечу
с тобой договориться легким жестом,
что я за свой проезд не заплачу,
и ты не станешь сердцу близким местом.


И вновь по борту проплывает храм,
и следом проплывают в том же русле,
невольно дребезжа по вечерам,
пластинки, окарины, арфы, гусли.

"Хоккайдо" и "Граненное стаккато" понравились.
Спасибо.