Форум Академгородка, Новосибирск > Мозаика.
Помощь - Поиск - Пользователи - Календарь
Полная версия этой страницы: Мозаика.
Форум Академгородка, Новосибирск > Хобби и увлечения > Наше творчество > Проза
Shlomo
Вот, предлагаю на суд читателей. Закончил 1.5 года назад, потом отлеживалось, вызревало... Теперь правлю, редактирую. Долго думал к какому жанру отнести, пока не осенило: "Да это же мозаика! Просто вместо кусочков камней или смальты: зарисовки" Итак, предлагаю мозаику.
Название "Байкальский нигун" . Всего в ней 21 "кусочек", выкладывать буду по очереди. Критика и замечания всячески приветствуются.
Итак:
Байкальский нигун
Вместо эпиграфа
Нигун,- не песнь и не мелодия, это лестница, по которой душа восходит к Создателю. Восходит, для того, чтобы вернуться на Землю" р Исроэль Бааль Шем-Тов

1.Кварц
Хрусткая ночь на совиных крыльях кружит над тайгой. Взмывает к гольцам, и еще выше, туда где зябнет в пушистые облаках звонкая Луна, и вновь, не торопясь, спускается в темный лес, плутает меж стволов и веток.
Плещется между березовых струн поземка, шаловливо задевает звонкие ветки, лепит невиданные скульптуры. Вот снежный глухарь примостился в развилке, вот-вот запоет, призывая на токовище, а огромный, белесый сугроб что замер между стволом и полузанесенным серым валуном, ни дать ни взять,- старый мамонт. Даже сучья из-под снега торчат бивнями. Крепка память Тайги. Сколько веков прошло, как сгинули косматые великаны, а она по-прежнему каждую зиму лепит изваяния в память о былом.
Серая полевка вынырнула из подснежного лаза. Пискнула и побежала через поляну, оставляя цепочку легких следов. Главное, успеть нырнуть под белую гладь, пока не проснулся Старый Филин.
А вот и он. Выбрался из дупла, уселся на сучке косматым лешим. Хлопнул пару раз веками, расправил крылья:
-О-хо-хо! Иду! Иду!
Слушайте мыши да белки, прижимайтесь к насту пугливые беляки! Хозяин Ночи на поживу собрался!
Неслышный серый ком сорвался с ветки и заскользил в морозном воздухе. Ночь догоняя, ветерок поторапливая.
Янтарные глаза, - две полные Луны. Чуткие уши насторожены. Пискнет ли мышь под снегом, треснет ли сучок под лапкой куницы,- про все Филину ведомо.
А вот и Байкал. Спит, только полыньи дымятся. Низко летит Филин над белой гладью, словно добычу ищет. Да нет, какая пожива может быть на занесенном снегом льду?
Что это? Никак, у сугроба глаза отрылись? Черные, глубокие, словно две проталины над ключом. Нерпенок. Белый, как снежок. Выбрался из схоронки, из-под теплого маминого бочка, и лежит, озирается удивленно, морозный воздух нюхает.
Сложил Филин крылья, опустился на лед. Неловко лесному жителю: ни коры ни сучка, не за что ухватится крепким когтям. Сидит, чуть насупившись. На малыша смотрит, а тот на его.
Наконец тюлененок приподнял головенку, фыркнул. Звучно, протяжно… Филин чуть склонил глазастую башку, клювом щелкнул. Тихонько, чтобы не испугать малыша:
-Ну здравствуй, крошка. Добро пожаловать в Жизнь…
Снова фыркнул малыш, и Филин отозвался низким, горловым побулькиванием:
-Ну, как тебе мир, дитя?
-Хорошо! А это все мое? Для меня?
-Твое, малыш, твое… И свежий бодрящий морозец, и синеватый упругий лед, и темная глубина… И рыбы в ней.
-А там что?
-Лес… Разный. То темный, то светлый. Зимой сонный, весной поющий, летом звенящий, осенью щедрый…
-А он, этот лес, тоже мой?
Ухнул Старый Филин, словно смешок проглотил:
-Нет, малыш… Лес,- мой. Но зато Байкал - он твой. Полностью…
-Правда?
-Конечно, правда…
Дернул головой старик, словно хотел еще о чем-то поведать крошке, да передумал. Ничего, вырастет - сам разберется. Не стоит мальца прежде времени расстраивать.
Взмахнул крыльями и исчез в черном небе. Неслышно, словно и не было. Только сделал круг над новорожденным, приветствуя юного Принца Озера.
А малыш, провожая невиданного гостя взглядом черных, бездонных глаз подумал. «Какое странное существо. Плавает по воздуху… Интересно, он теплый?»
Нерпенок родился совсем недавно, но уже знал, что все в этом мире бывает или холодным, или теплым. А еще твердым или мягким. Лед, например, холодный и твердый, а ветер мягкий, но тоже холодный. Самое лучшее на свете – мама: она теплая и мягкая. И у нее есть молоко. Оно тоже теплое, мягкое и еще вкусное. Мама говорит, что рыба тоже вкусная. Странно: рыба не имеет никакого отношения к маме, а вкусная.
Малыш лежал на выходе из снежной ухоронки, нюхал колючий ветерок, слушал тишину и просто радовался тому, что у него есть этот мир, огромный Байкал, и теплая, хорошая мама. А мир, наверное, радовался, что у него теперь есть нерпенок. Белый, с черными глазищами, немного похожий на снежные изваяния, которые лепит ночная поземка в лесу. Только живой и теплый.
На следующее утро мама начала учить малыша плавать. Сначала у самой полыньи.
-Мы, Тюлени, не просто звери! – поясняла она сынишке,- Мыши, лоси и даже медведи - живут в лесу, а к воде приходят только для того, чтобы напиться. Рыба наоборот- все время проводит на глубине, и к поверхности всплывает только за каким-нибудь лакомым кусочком. Например, бабочку-поденку схватить.
-Бабочку?
-Ну да, это такое белое, крылатое существо, похожее на ожившую снежинку. Вот придет лето, увидишь.
Крошка попытался представить себе ожившую снежинку, но не смог. Ведь если она живая, то должна быть теплой… А снежинки, стоит им немного нагреться сразу тают, вот как эта, на носу. Раз и все: там, где была ажурная красавица- только капелька воды. А может они, эти бабочки, как рыба? Живые, но холодные?
Нерпенок вздохнул... Придется подождать лета, чтобы во всем разобраться, а мама продолжала:
-Тюлени связывают мир Вод и мир Суши в единое целое. Если нас не станет, все просто распадется, и тогда, жители леса останутся без воды, а рыбы не получат ни одной поденки или личинки комара.
Тюлененок вздохнул. «Значит если бы не мы, то Филин вообще не сумел бы прилететь к озеру. Как странно…»
-Но быть одновременно и водным и воздушным очень трудно. Рыба может плыть где угодно, не заботясь, что над ней: лед или полынья, а мы, нерпы, должны всегда помнить, что временами необходимо выныривать подышать. Поэтому будь осторожен, не отплывай от меня далеко. А теперь- вперед, малыш. И не бойся: это же твой Байкал.
Белек подполз к полынье, понюхал воду. Черная глубина пахла приветливо и ласково. Она манила и немного пугала. Одновременно. Мама фыркнула и слегка подтолкнула сынишку носом: «Давай, - мол,- Что мешкаешь?», и вальковатое тельце соскользнуло в воду.
-Уф,- всплыла рядом усатая мамина рожица,- А теперь ныряй!
Вода покорно расступилась, нерпенок пошевелил ластами и устремился в глубину. Несколько припоздавших пузырьков воздуха оторвались от жесткого, гладкого меха и заспешили ввысь, к серебристому окну проруби. «Так вот, значит, как мы, тюлени, связываем воедино Воду и Сушу»,- подумал малыш и кувыркнулся под водой от радости.
Несколько быстрых теней мелькнули в глубине.
-Это рыба,- пояснила мама,- Когда ты немного подрастешь, научишься ее ловить.
Нерпенок радостно взмахнул ластами. Да, ему хотелось скорее подрасти, стать настоящим Тюленем. Черным, как мама, и таким же быстрым и ловким, чтобы ловить в глубине шустрых, и, наверное, очень вкусных рыбешек.
Арма
Shlomo, это будет цельный цикл, который, как я понимаю, нежелательно сливать с другими прозаическими Вашими вещами?

Гхм... Другие Ваши вещи мне нравятся больше, не говоря уж о стихах. Но надо бы посмотреть целое, прежде чем выносить суждение.

Shlomo
Это не цикл в обычном понимании, а просто нечто единое, сотавленное из 21 отдельного кусочка (короче говоря мозаика).
Выкладываю второй кусочек:
2.Амазонит
Нетороплива таежная весна. Раньше всех чувствуют ее птицы. А может и не чувствуют, а просто будят особенным, совсем не зимним гомоном первые, еще недоверчивые капели. Не случайно же перезвон прозрачных капель так напоминает чистые птичьи нотки.
-День… День… Синь… День…
Медленно оседают старики-сугробы, с шумом рушатся с высоких ветвей снежные скульптуры, а сами веточки, сбросив унылую тяжесть, распрямляются с тихим свистом, молодые, упругие.
Первые ручейки прокладывают путь по солнечным склонам в низинки, где пока еще дремлют унылые снежные кучи. Бурчат зимние старцы, пытаются доказать всем вокруг, что это вовсе не весна, одна только видимость... Где там! Им, стылым да постылым и себя-то уговорить не удается. Осели, скукожились.
Байкал, хлебнув свежей водицы проснулся, расправил плечи,- и треснул ледовый полог, только хруст пошел по округе. Эх, хорошо! Пусть по ночам еще наведываются морозцы, студят серую, чуть седоватую кору сосен, плетут узоры инея,- все равно весна!
А вот и наш нерпенок. Ишь, забавный какой! Как молодая трава из-под снега пробивается сквозь белый комбинезончик антрацитовая шубка. Линяет малыш. Дайте срок, весь оденется в гладкий, блестяще-черный костюм, а пока он, признаться, больше похож на мальчишку-озорника, перемазанного в черничном варенье.
Так он ведь и есть мальчонка. А уж озорник,- каких поискать! Ишь, как играет среди льдин: то поднырнет, то выскочит на поверхность, сопя и отфыркиваясь. Думаете просто шалости? Как бы не так! Вот он вновь метнулся в глубину,- быстрый, как ткацкий челнок, и пузырьки воздуха за ним,свиваются в серебристую нить. Вверх – вниз, вглубь – ввысь. Так и сшивает, сметывает воедино мир надводный и подводный. А если порвется нить, или устанет ловкий зверь,- беда… Треснет Мироздание на две половины, как перезревший орех, да только внутри ни ядра не окажется, ни зеленого ростка. Только холод и пустота.
Льды сошли и рыба совсем ошалела. Суетится, толкается, бъет по воде,- нерестится. Самцы - омули, большие, тяжелые, точно литые из старого серебра, гоняются за переполненными икрой омулихами, боками толкают, плещутся. То-то раздолье для нерп! Рыба сочная, жирная, полная икрой, да еще и одуревшая от весны… Ешь,- не хочу! Хотя, жирная голомянка все равно вкуснее.
Нерпы,- хозяева рачительные. Больше чем надо, ловить не станут. Да и на самом деле, разве нет занятия поитересней, чем брюхо набить? А понырять, поплавать, друг за другом погоняться? А потереться о шершавые валуны, счищая линялую шерсть? А пошалить?
Вот сел на воду важный гусак. Выплыл на глубину, где вода почище, на отражение засмотрелся. Шею изогнул горделиво, любуется: «Я ли не хорош! А пригож-то как! Не птица,- песня весенняя...»
И вдруг прямо под носом зазнайки всплыла черная, усатая физиономия:
-Уф… Слышь, фря, а ноги-то у тебя утиные!
Встрепенулся задавака, крылья распахнул, и прочь от насмешника, а вслед ему несется:
-Как есть, утиные! Красные, да с перепонками!
Потеха!
Знаете ли вы, как это здорово, всплывать из холодной, спокойной глубины? Блестящая поверхность воды приближается стремительно и весело, словно это не тюлень поднимается, а она спешит навстречу. Расступилось жидкое серебро тонкой границы,- и сразу становится так светло, что хочется плыть дальше, еще выше, к тому синему с белым. Хорошо птицам, они умеют плавать по воздуху!
Еще нерпы любят подсматривать, как спускаются на водопой лесные звери. Вот лось, большой, мосластый, с благородной горбинкой на носу. Втянул ноздрями ночную прохладу, и чинно, не торопясь, спускается к воде. Опустил морду к чистой глади и пьет, пьет. Остановился, приподнял голову, а капли с мягких губ: «Тень, тень»,- срываются, возвращаясь в прозрачную глубину. Пей, сохатый, на здоровье, для тебя стараемся, бережем единство миров.
Иногда на берегах появляются Двуногие. Они очень разные, даже трудно поверить, что все одной породы. Некоторые,- хорошие. Придут, найдут старое кострище, разведут ближе к вечеру огонек. Сидят потом, почти до утра, поют. О чем,- не понятно, а все равно, слушать приятно. Всплывают тогда нерпы, лежат на водной глади между отражений звезд, и слушают, мягкий перебор гитарных струн.
Но есть и другие. Те, что приплывают на вонючих, громыхающих лодках, и не поют,- орут, словно мало им того шума, что выплескивают в приозерную тишину уродливые посудины. А порой, и того хуже, бросают в воду сети-путанки. Тут уж и самим нерпам нужно быть осторожными,- как бы не попасться в переплетение тонких нитей.
Однажды, июньским вечером, сидела на диком берегу девушка. За спиной, на поляне, метались теплые отблески костра, а она застыла на остывающем после дня валуне, смотрела в туманную гладь и тихо плакала. Там, на поляне было тепло и уютно, а здесь… Тихо, грустно, в кроссовках хлюпает вода, на сердце скребут какие-то мерзкие гаденыши… Какие уж там кошки! Кошки,- милые и пушистые, а эти твари, все как одна, тяжелые, слизкие, да колючие как старые сучья.
Нерпенок сразу почувствовал, что кому-то на берегу очень плохо. Словно в мире порвалась какая-то важная связь. Пусть не та, которая соединяет воедино Сушу и Воду, другая, но не менее главная. Обеспокоенный зверь устремился ввысь, к обрезу воды. Человек… Не из тех, гремящих… И ему плохо…
Девушка повернула голову. Из темной воды появилось что-то совсем уж черное. Да это же нерпа! Огромные, чуть навыкате, блестящие очи взглянули в заплаканные серые глаза.
-Плачешь?
Девушка кивнула.
-Не надо…В Байкале и без того воды хватает!
Девушка улыбнулась. Грустно.
-Смотри, как хорошо вокруг! Разве можно быть печальной в такую ночь?
Девушка вздохнула.
-Да полно, тебе,- фыркнул нерпенок,- Вот и Байкал говорит, что все будет хорошо. А он старый и мудрый.
Девушка удивленно взглянула на усатую мордочку.
-Ты что, не слышишь?
Гостья медленно покачала головой.
-Странно… Прислушайся! Вот тихий ветерок перебирает травинки, слышишь, как они звенят? А это птенцы в гнезде зашевелились, устраиваясь поудобнее под мамиными крыльями… А вот…- и девушке вдруг показалось, что ночной гость улыбнулся. Хитро так, словно шаловливый мальчишка, который отлично знает, что приготовили родители на день рождения младшей сестренке. Знает, но не говорит.
-Вот ты где!
Чьи-то руки надели на голову девушки огромный венок из папоротниковых листьев.
-Ну вот, теперь ты настоящая Лесная Царица!
-Ой… А я думала… Когда ты ушел…
-Глупенькая.
-Смотри, нерпа!
-Ну вот, - фыркнул тюлень,- Я же говорил тебе, что все будет хорошо.
И черные, чуть навыкате очи зверя сверкнули улыбкой, отражаясь в глазах девушки. Голубых. Они ведь только казались серыми в ночной темноте.
Shlomo
3.Слюда
Точно полотняный полог клубятся над Байкалом августовские туманы. Прячут восходящее Солнце. Даже ветер, стекающий с высокий берегов тонет в розовато-серой мути не в силах разорвать белесые космы. Хмурится даль, скрывает в непроглядной тиши что-то потаенное.
То не волны плещут о серые валуны, не морок полощется,- скользит по темным волнам легкая ладья. Старое дерево низких бортов с водой, а призрачный парус с туманом сливаются, вроде и есть ладья, и вроде и нет ее. На носу старик в белых одеждах замер, лицо суровое, очи синие, холодные из под кустистых бровей всматриваются в даль. Там, за спустившимися на водопой тучами, укрылся город. Чуть заметно сереют коробки пятиэтажных «хрущевок», болезненный свет уличных фонарей отмечает строчки улиц.
Развевает ветер белое убранство старца, треплет клочковатую бороду. Стоит призрак, губы в тонкую ниточку, поднятая ладонь в двуперстие сложена: «Тако верую!». Суров укоряющий взгляд: «Нечестивые! Кукишем креститесь!»
По обе стороны от ладьи, не туманные космы- такие же старцы в белых рубахах. Идут по воде, аки посуху, упираются в темные борта широкими ладонями, толкают. Все ближе и ближе берег, вот сейчас, если посмотреть с пристани, уже, наверное, можно разглядеть странных гостей. Откуда они? Из каких далей?
С фырканьем вынырнула перед носом ладьи черная усатая морда.: «Куда идете? Нет для вас здесь пути!» Замерла ладья, еще сильнее побледнел старец, выше поднял длань с двуперстием, а нерпа, словно играючи, плеснула навстречу студеной водицей. Миг, и нет примары, только белесый туман над водой клубится, наползает на берега, на коробчонки домов, промозглые улочки и темный силуэт телебашни, вознесенной к невидимым небесам...
Яшка открыл глаза, поморщился. Ну вот, опять какая-то дрянь всю ночь мельтешила. А голова как трещит!
Вздохнул, выполз из-под одеяла, зашлепал на кухню. Сквозь застарелый табачный дух добрался до холодильника. Нет, ничего не осталось. Даже рассола. Вчера, как огурцы закончились, по пьяни банку перевернул. Вон лужа на столе. Сдернул с гвоздя полотенце, собрал пахучую жижу, выдавил в стакан. «Сейчас полегчает...». Единым махом опрокинул пойло в рот, и шмякнулся на табурет, мокрое полотенце ко лбу приложил. Ничего, не впервой.
За окном туман. Серый, неприветливый. Во рту сушь да вонь, в висках стучит. Собрался с силами, добрел до крана. Пил жадно, и холодная вода стекала по морде, словно старалась смыть трехдневную щетину. Наконец оторвался, утерся все тем же, пропахшим рассолом, полотенцем, вновь заглянул в холодильник. Желтый свет залил пустые полки. Нет, еще кусочек колбасы остался. Яшка, было, взял в руки буроватый огрызок, но, поморщившись, швырнул назад. Вернулся в комнату, тряхнул над серой простыней штанами. Звякнула мелочь. Яшка опустился на колени, собирая рассыпавшиеся монеты. Мало…
Вздохнув, напялил рубаху, с трудом натянул брюки. Чертыхнулся, поднял с пола носки. Немного подержал их в руке, словно проверяя на вес, и усевшись на кровать начал надевать. Задумчиво пошевелил большим пальцем. Стерва Верка! Свалила, гадина, теперь и носки заштопать некому! Ладно, и так сойдет… Все равно в ботинках не видно!
Кое-как обувшись, вышел на лестничную площадку, устало прислонившись к стене, нажал кнопочку звонка.
-Ну что трезвонишь! Кто там?
-Я! Открой, Марфа!
-Яшка что-ли? - соседка загремела замком. Наконец приоткрыла створку, не снимая цепочки, выглянула наружу.
-Ну чего тебе? Опять?
Яшка кивнул.
-Да ты мне еще с прошлого раза должен остался!
-А ты не бойся! Сказал, привезу, значит привезу.
-Когда?
-Да я бы того, давно привез-то… Мешков нет!
-Тьфу, ирод, ну так что ты мне голову морочишь? Ладно, дам я тебе мешки, но только чтоб сегодня и привез. Ясно?
-Угу. Но только мне это… Похмелиться бы.
-Сейчас вынесу. А ты в парадном постой, в квартиру не пущу.
Яшка икнул. Ишь ты, не пускает. Боится, что-ли? А чего его боятся, особенно такой… Не зря Марфой прозвали. Как есть Марфа-посадница. Кстати, а кто это такая? А ведь знал когда-то… Ладно, шут с ней, с посадницей.
Дебелая рука протянула из-за двери полупустой стакан.
-На, держи!
-Всего-то?
-Больше не дам. Для поправки тебе и этого хватит! И вот мешки.
На заплеванный бетонный пол шлепнулся серый ворох.
-Чтоб вечером привез. Иначе в следующий раз пусть тебя твои друзья «лечат»!
Окончательно Яшка пришел в себя, только когда моторка вынесла его на серую озерную гладь. Свежий ветер живо выдул остатки похмелья, а заодно, похоже, унес в даль и десяток постылых лет. Эх, хорошо, привольно!
Волны поигрывают, ветер свистит в ушах. Серые коробки города остались за кормой, а вот и тайга на берег вышла. Ладно, шут с ними, с Веркой-гадюкой, и с Марфой. Пока есть Байкал,- проживем. Ванька, братан двоюродный, этого никогда не понимал. Как свалил в свой Израиль, так и сгинул. Правда, пару раз писал, мол скучает за нашим привольем там, в жаре да суши, а потом перестал. Видать ждет, пока ему Яшка ответит. А что отвечать-то? Уехал и уехал! Скатертью дорога. Скучает он… Лучше бы денег подбросил, он там небось не чета нашему живет, так нет, письма шлет. Что Яшке до его писем? Бумажки, одно место подтереть! Да ладно, ну его, Ваньку, вместе со всеми остальными. Никто ему не нужен, только вот Байкал да тайга с их богатствами. Пока они не иссякнут,- проживем. А их, богатств этих, не меряно. На Яшкин век хватит, а были бы дети,- и им бы достало.
Моторка заложила лихой вираж, оставляя за кормой свежий шрам пенного следа. Яшка заглушил движок: не наскочить бы на валуны, но лодка и так, по инерции, ткнулась носом в берег. Сразу стало слышно как шумит в высоких ветвях ветер, галдят птицы, да звенят, будь они неладны, комары. Тишина кружила на невидимых крыльях, и ничего,- ни птицы, ни ветер не могло нарушить ее чистоты и нетронутости. Она, казалось, замерла где-то в вышине, может быть, даже выше древесных крон, и чутко вглядывалось в лицо человека: «Кто ты? Зачем пришел? С добром ли?»
Пришелец, не торопясь, выбросил на берег хищно блеснувшую пилу, ворох мешковины, и, наконец, выскочил сам. Привязал лодку к стволу, чуть подтянул на берег, и направился вглубь тайги.
Тонкий, сухой сучок треснул под каблуком, словно вскрикнул от боли. Миг, и опять тишина, даже птицы приумолкли. Вот и задетая на ходу веточка перестала раскачиваться, и только раздавленная каблуком сыроежка, напоминает, что совсем недавно по лесу прошел человек.
Яшка по-хозяйски огляделся. «Здесь, пожалуй, подойдет. И кедры не старые, и с озера не видать». Сбросил на землю мешки, подошел к молодому стволику, хлопнул ладонью по теплой коре. Вздрогнуло дерево, встряхнуло ветвями, словно силясь убежать куда-то в чащу, да куда денешься, крепко держит земля за спутанные корни. Не одно десятилетие поила дождевой водой, щедро дарила свои силы, а вот теперь вцепилась мертвым грузом, и не сбросить, не отряхнуть. Медленно начала работу пила, смачно вгрызаясь в живую плоть. Запил, другой, и вздрогнула крона в смертной тоске, хрустнул стволик под нажимом тяжелой ладони и, неправдоподобно медленно, под стон рвущихся жил, гибнущее дерево пало. Вздрогнули соседние кедры: кому следующему умирать?
Встрепенулся в своем дупле Старый Филин. Моргнул желтыми очами, охнул тяжело, словно это не дерево, а его подкосила леденящая сталь.
Нерпа в холодной глубине прервала охоту на прозрачную, словно тень солнечного зайчика, голомянку. Всплыла. Скорбь и мука застыли в бездонных глазищах, и дрожали на жестких усах - вибриссах не то капельки воды, не то слезинки.
Яшка довольно ухмыльнулся, и, присев, начал обирать с ветвей шершавые, еще смолистые шишки. Крошка-бурундук выглянул из-под поваленного зимней бурей дерева, цыкнул сердито, и бросился прочь подальше от мародера.
Shlomo
4 Малахит
Вечером Яшка устроил праздник. А почему нет? Деньги, отслюнявленные Марфой за шишки позволяли! Хотя, могла бы и больше дать. Ладно, не беда, в тайге еще кедры есть!
На застеленном газеткой столе разложили нарезанную колбасу, сыр. Серега даже притаранил из дому бутыль рыжиков. Ох и влетит ему от Зинки, если прознает. Третьим пришел какой-то мужичок, Серегин кореш. Славкой зовут. А хоть зовуткой, для компании главное, чтобы человек был хороший. Славно посидели, а только когда гости разошлись, присел Яшка за заваленный колбасными очистками стол, и загрустил. Ивана вспомнил... И что его потянуло за море? Разве здесь плохо? Ан нет, неймется ему, непутевому. Видать бабкины, беспокойные гены достались. Еврейские. Хотя, какой он, к лешему еврей,- кроме бабки Миры, все, как есть нормальные люди, русские.
Но все равно, жаль, что уехал… Родич все-таки. Так, в тяжких думах, уронив башку на залитую кетчупом газетку, и задремал, вместе с подступающим к окну туманом.
Ночные облака, спустившись с высот, плыли сквозь город, по опустевшим улицам, вниз, к сонно дышащему Байкалу и там сплетались с другими, такими же мягкими и спокойными, порожденными дыханием ночной воды. Волны мерно накатывались на берег, озорно толкали ленивые валуны, подхватывали оброненные тайгой щепочки, хвоинки, прошлогодние шишки. Подхватит волна такой пропахший лесным духом подарочек, подбросит раз, другой, запустит в спину товарке, а дальше,- как получится: захочет, на берег выбросит, а нет, так уволочет на глубину, пусть и нерпы поиграют.
А вот и нерпа. Вынырнула, увидала, как покачивают волны взъерошенную шишку, подплыла поближе, толкнула носом. Забавно!
Как щедр мир! Ветер дарит сладкий, ароматный воздух, Байкал,- вкусную, жирную рыбу. Даже лес, бросает в воду кусочки веток, шишки. Конечно, их нельзя есть, но зато, с ними можно играть, и это тоже здорово!
На небольшой поляне задремала зеленая брезентовая палатка. Присела как клуша, крылья развела, прикрыла хозяев от стылого тумана. Пусть спят спокойно. Вдруг что-то зашевелилось и из-под полога показался человек. Мальчишка, лет десяти, не более. Старый Филин с ветки только глазищами моргнул и замер: не напугать бы ребенка! А тот, полуночник, выбрался наружу, прислушался. Ночь брела тихо, словно большой, чуткий зверь, но лес, и маленький человечек все равно слышали ее мягкую поступь. Усталый за день, Байкал дремал укрывшись за ветвями, но даже сюда, на поляну, доносилось его дыхание полное силы и нежности. Так дышит медведица, оберегая сквозь дремоту сон прикорнувшего между могучих лап медвежонка. Ребенок постоял еще немного и пошел вниз, к озеру по едва заметной тропке. Пели свою нескончаемую песню комары, шуршали, топотали по хвое и сучьям тысячи незаметных лапок, словно целая ватага лесных гномиков убирали с дороги малыша острые сучки и шишки: не наколол бы сослепу непривычные к лесной дороге ножонки.
А вот и берег. Совсем рядом, протяни руку и достанешь, плещут студеные волны то набегая на камни, то отступая в туманную, сказочную даль. А это что? Черная, улыбающаяся морда вынырнула почти у самого берега, и ловко поддев носом большую кедровую шишку отправила ее на берег, прямо в руки удивленно приоткрывшего рот малыша.
-Ой! Это мне?
-Тебе, тебе! - фыркнул молодой тюлень, и ловко перекувыркнувшись, исчез под водой.
-Спасибо.
Мальчонка присел на камень, посмотрел на неожиданный подарок. Шишка, темная, упругая, холодная от байкальской воды была похожа на диковинную рыбу, растопырившую во все стороны бесчисленные перья-плавники. А еще,- на ежонка. Не настоящего, а игрушечного, мультяшного, даже с виду совсем не колючего. Просто замечательная шишка!
-Спасибо… - опять прошептал ребенок, и медленно побрел к дому. По мягкой, чуть влажной лесной подстилке, мимо темных папоротников… И вдруг что-то острое больно ужалило босую стопу.
-Ой!
Паренек присел, зашарил руками по прошлогодней хвое. Жестянка. Крышка от консервной банки. С прошлого года она притаилась на лесной тропе, злая и ржавая.
-Фу, противная!
Осторожно, немного гадливо, поднял находку и понес на поляну. Там, бросил находку в кулек с мусором.
-Будем уезжать, заберем тебя с собой и выбросим в урну. Там твое место!
Постоял еще немного, и направился к палатке. Залез внутрь. Брезентовые крылья чуть заметно шевельнулись, словно вздохнули облегченно, принимая под свою защиту непутевого птенца.
-Мама, мама, а я с русалкой играл! Она мне шишку подарила!
-М-м-м… Играл так играл… Спи, Саша, ночь еще.
Хохотнул Филин, и обернулся к озеру. Подмигнул вынырнувшему нерпенку:
-Ну что, «русалий», заморочил ребенку голову? А впрочем, это не страшно. Хуже, когда ребенок растет без сказки, в унылом мирке котлет и пустых консервных банок.
Туман все струился над водой сплетая новые сказки. Их у его не счесть, одна волшебней другой, на всех хватит.
Вот ствол старого кедра. Еще зимой повалил его злой ветер. Обрушил,- и понесся себе дальше, оглашая округу разбойничьей песней. Казалось бы все, умерло дерево, и нет его. Так да не так! Прислушайтесь, слышите, скребется под корой личинка жука-закорыша. Это пока она слепая да неприглядная, но дайте срок, выберется из-под трухлявого ствола красавец-жук. Спинка аспидно-черная, глазки сверкают, а усы! Ох уж эти усы, длинные, больше самого хозяина. Увидали бы такую красу кавалергарды конца 18 века, позеленели бы от зависти!
А вон там, рядом со сломанным сучком птица кукша припрятала кедровый орешек. Схоронила, да и забыла куда. Ничего, не пропадет. Проклюнется молодой росток, упругий корешок зароется в рыхлую землю, и встанет в свое время в лесу новых кедр, взамен порушенного. Не прерывается нить жизни.
И еще, вам пока не видать, но в мертвом стволе уже проросли, ветвятся в медленно преющей древесине серебристые нити грибницы. Не этой осенью так следующей выбегут на темный ствол золотистые опята. Целой стайкой, будто со всего леса собрались.
А вот зеленоватый мох уже вскарабкался на ствол. Плетет свой узор, словно лесные карлики развесили для просушки ковры из своих подземных палат. Не просохнут барханные паласы, только влагу сохранят для растущей грибницы. Серый, блестящий слизень выполз на один из ковриков и блаженствует, слизывая сочную зелень. Водит рожками-щупальцами с крохотными глазками на концах, тоже, наверное, слушает лесную сказку.
А на Байкале, укрытым пуховым одеялом тумана, ныряет черная, веселая нерпа, сшивая,- Воду и Сушу в единую, прекрасную песню.
Shlomo
5.Халькопирит
В раскаленном до медного звона небе повисло огромное Солнце. Иван оглянулся на сочную зелень и, невольно зажмурившись, шагнул из благодатной тени. Скрипучая жара тут же обрушилась на плечи, плеснула в глаза ярким светом, сиянием известняка. И это еще, если верить прогнозу, «температура несколько ниже обычной для этого времени года»! Щурясь побрел к автобусу вдоль черной асфальтовой ленты. Водитель махнул рукой не дожидаясь пока полностью откроется дверь: «Давай, мол, не мешкай!», и Иван нырнул в прохладу салона.
-Проходи, садись!- блеснула на темном «марокканском» лице белозубая улыбка,- Да спрячь ты свою квитанцию. И так вижу, что по путевке.
Иван шлепнулся в мягкое кресло, поправил жалюзи кондиционера, чтобы прохладный ветерок бил прямо в лицо.
-Что, жарко? – обернулся водитель, -Ты из России?
-Да, из Сибири… С Байкала.
-Оу!- удивился водитель,- А что, в Сибири тоже евреи есть?
-Евреи, везде есть…
-Холодно там у вас,- не то посочувствовал, не то похвастался эрудицией водитель.
-Да нет, это здесь жарко.
-Ну разве это жарко? Вот помню, когда наша часть стояла в Ницаним, там жарко было. А это еще не страшно, тепло.
С дороги оазис казался каким-то нереальным, призрачным. Группка туристов вынырнула из зеленого марева, и поползла по раскаленной долине к автобусу. В правом окне дремала маслянисто поблескивающая белесая гладь Мертвого моря. Или Моря Соли…
«Ям а-Мэлах»,- невольно прошептал Иван, точно пробуя на вкус древние слова. Соль. Царство соли. Обожженное Солнцем, приглаженное хамсинами… Даже от самого названия пахло жаром и сухостью. Слова ворочались на языке, шершавые и тяжелые как комки красной, многовековой глины. И тут же из глубин памяти всплыло еще одно имя - студеное, синее, похожее на восхищенный выдох: «Байкал»…
Водитель дождался пока группка добралась до автобуса, распахнул дверь.
-Брат, это на Водопад?
-Точно! Входите…
«На Водопад». Рекам и источникам здесь даже не нужны личные имена. Просто Водопад. Все равно поблизости нет второго. Все «штучное»: Ручей, Источник, Море. А вот там неповторимым был только сам Байкал… Ну и еще, конечно, красавица Ангара.
Вновь распахнулась дверь, впуская в салон очередную группку туристов. На сей раз несколько пар «таймани» - выходцев из Йемена, со стайкой разновозрастных детишек. Сразу стало шумно.
-Папа, папа, скажи Йохану, пусть не дерется! Я хочу к окну а он не пускает!
-Она прошлый раз у окна сидела!
Отец семейства, важно повел черной, бородой, в которой как кристаллики соли поблескивали седые прядки, изрек с достоинством Царя Соломона, выносящего приговор:
-Йохэвэт, не морочь голову! Что, в автобусе мест нет?
Девчонка надула губки, но послушно полезла на другое кресло, а мальчишка, обернувшись, весело показал сестренке розовый язык.
-Ну что, едем? Все собрались?
-Ой, погоди, еще идут…
Иван посмотрел на часы. Ну так и есть, должны были отправиться еще двадцать минут назад. Израиль… Говорят, здесь умудряются опаздывать даже на собственные похороны.
Наконец, поехали. Иван задумчиво смотрел на пробегающие за окном серые куртинки солянки, но видел не странные подушки чудом выживающих растений, а темную, таинственную тайгу, переполненную тяжелыми стволами деревьев, и темно-зелеными зарослями папоротника.
Через десять минут остановились у рощицы тамарисков.
-Выходите. Сейчас придет гид.
Все высыпали наружу. Детишки тут же, шумной стайкой бросились к киоску за колой и чипсами, а Иван подошел к дереву, размял между пальцами тонкие, похожие на хвоинки чешуйчатые веточки, понюхал. Пыль. Пыль и соль. Из глубин памяти всплыли бодрые, чуть сладковатые ароматы смолы. Сосновой, кедровой.
-Здравствуйте, господа,- молодая девушка подошла к пестрой группе, привычно улыбнулась,- Вы из Эйн Геди?
-Ай, Шуламит, ты что меня не узнала? – с деланной обидой хохотнул водитель,- Твои это, твои, не сомневайся.
-Ну вот и хорошо. Сейчас мы пойдем по тропе к Водопаду. Дети, прошу, не бросайте пустые обертки на землю, на тропе для этого есть урны.
Расчетливо проложенная между деревьями дорожка полого поднималась по красноватому склону. Все хорошо, все удобно. Даже лавочки по краям: неровен час устанет кто-то из гостей. А вот и Водопад. Три тонкие струйки где текут где капают по розовому камню, собираясь в округлой чаше.
-Сейчас, в конце лета, воды немного,- пояснила девушка,- Но зимой, здесь- настоящая река. Порой вода даже заливает шоссе, да так, что невозможно проехать. Знаете, в прошлом году, вон там, где сейчас сухое русло, даже чуть не утонул один из туристов: поскользнулся на мокром камне и упал в воду.
Иван невольно улыбнулся: надо же! Наверное, обидно утонуть прямо в сердце пустыни. Присел, подставил под струю руку. Вода оказалась неожиданно холодной, почти как там, в горных ручьях. Вот только хариус здесь, конечно, не водится.
-Ой, смотрите, кто это?
Иван поднял голову. На скале важно, словно сфинксы на пикнике, восседали толстенькие зверьки похожие на свинок-переростков. Даманы.
-Да, это Скальные Даманы,- подтвердила Шуламит. – До того, как после Шестидневной Войны приняли решение об основании заповедника их почти полностью истребили. Здесь, в районе Эйн Геди, осталась всего одна колония, но с тех пор, они расплодились, осмелели, и совершенно не боятся людей.
Иван взглянул в черные глаза крупного самца, должно быть одного из вожаков. Черные- черные… Как у нерпы.
По спине, несмотря на жару, пробежала морозная дрожь. Откуда-то, из глубин памяти всплыло раннее утро на байкальском берегу. Звенели комары, и легкий прозрачный туман прикрывал озерный горизонт. Помнится, тогда еще подумалось, что хоть и зовут Байкал седым, такая дымка больше похожа на фату невесты… А потом из воды показалась смешная усатая морда. Зверь фыркнул, и замер, с любопытством разглядывая человеческую фигуру на берегу.
Так, глаза в глаза, и молчали вдвоем. Словно каждый боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть друга. И вот, когда Ивану показалось, что еще миг, и он сумеет, поймет что-то очень важное, сзади раздался сочный, самоуверенный баритон:
-Смотрите, нерпа!
-Где?
-Ой, Витек, я не вижу!
-Да вот же!
И темный камень плюхнулся в метре от места, где только что чернела забавная, глазастая физиономия.
-Ну все, ушла…
Иван оглянулся. Выше по склону стояли трое: парень, и две девицы. Джинсовые костюмы, к курточке пришпилен дурацкий значок: «Я был на Байкале». Туристы. Из тех, что уверены, будто вытряхнув из кошелька несколько монет за эмалированную железку на булавке, можно купить даже саму сказку. Хотелось бросить что-нибудь колкое в лицо этим наглым человечишкам, но в душе, вместе с обидой и злостью зашевелился гаденький, трусливый старикашка: «Не трогай, пусть не воняет. Тебе что, больше других надо?».
Иван вздохнул и склонил голову. Не выдержал взгляда блестящих черных глаз старого и, наверное, все знающего дамана.
Для просмотра полной версии этой страницы, пожалуйста, пройдите по ссылке.
Русская версия IP.Board © 2001-2024 IPS, Inc.