Я тут, как и обещал, ухожу…
Как-то плохо получалось у меня оперативно реагировать на некоторые посты. Порой было что возразить и даже рассказать историю по поводу, но не успевал. Может быть, эти истории покажутся интересными — так не буду дописывать их в давно заглошхие ветки, а соберу здесь и расскажу напоследок. Хотел в «Разговоры обо всём», но там быстро оттеснят на задний план, помещу уж сюда, пусть модераторы перенесут, если сильно не к месту.

Больше года назад, в течение нескольких месяцев в «Политике» и «Науке» бушевало аж две темы про марксизм. На мой взгляд, обсуждать эту теорию — дело пустое, столь же (если не более) интересно было бы посвятить время и форумную площадь «общественному договору» Руссо, теории мирового эфира или «справедливой цене» по по Аристотелю и средневековым канонистам. Если теория Маркса такая замечательная — что ж её на практике не применяют? Что-то не слышно, чтоб экономику предприятия рассчитывали по Марксу: мол, прибавочная стоимость за данный период в нашей фирме такая-то, а норма эксплуатации такая-то. А используют более современные методы (ну, или вообще по старинке, как Лука Пачоли завещал). Напрашивается вывод, что от учения Маркса столько же проку, сколько от теории флогистона: рассчитать можно, но пользы не будет (польза для революционного движения не в счёт: там любое фуфло может сгодиться, вроде того, что Емелька Пугачёв и есть царь, а свидетельством тому — царские знаки на его теле). Коротко говоря, обсуждать особо нечего, кроме биографических и прочих подробностей. Стоит перечесть соответственный пассаж из «России во мгле» Уэллса или работы Майбурда, а из новейших сочинений — очерк + новеллу из «Кладбищенских историй» Акунина-Чхартишвили.
Могу и сам рассказать одну поучительную историю из посмертной биографии Карла Хайнриха Маркса — знаете, свербит она у меня, хоть со времени той дискуссии и больше года прошло. Может быть, эта история, как в старину говорили, «будет способствовать исправлению нравов и послужит назиданием для юношества».


Памятник за забором кондфабрики

В кондитерских отделах наших магазинов многие, наверное, замечали сладости с тороговой маркой «Roshen». Это загадочное название — не что иное, как усечённая с двух сторон фамилия известного украинского олигарха Петра Порошенко. В его кондитерскую корпорацию входит и старейшая в Киеве кондфабрика (та самая, где производят знаменитые «Киевские» торты — аутентичные!), носящая почему-то имя Карла Маркса (Карл Маркс вроде бы кондитером не был, но, наверное, очень любил конфекты). Имя это, доставшееся с незапамятных времён, она носит и поныне.
В начале восьмидесятых годов ещё можно было наблюдать такую картину. Если стать на проспекте Науки (в Киеве тоже есть проспект Науки, который пока не переименовали, как у нас, в проспект Лаврентьева, хотя могли бы: Михал Алексеич и там работал), в самом начале, чуть отойдя от автовокзала, напротив упомянутой фабрики, то с какого-нибудь возвышения (скажем, с крыльца дома), видно было каменную шевелюру памятника, слегка приподымающуюся над забором,— памятника Карлу Марксу (Карл Маркс, как уже сказано, любил конфекты). Это был самый загадочный, самый таинственный и самый секретный во всём городе памятник. По крайней мере, он не попал в фундаментальный справочник «Киев», выпущенный в 1982 году,— а ведь там перечислены не только все монументы, но даже и самая захудалая мемориальная доска. Памятник С. П. Королёву, расположенный на территории совершенно секретного научно-производственного объединения, в справочнике значился, а памятник Карлу Марксу на территории кондитерской фабрики его имени — нет!
Закрытость кондитерской фабрики специфична и отличается от закрытости военного гарнизона или того же секретного НПО. С одной стороны, для любого попавшего на её территорию слишком велик соблазн что-либо вкусненькое стащить: ну, слаб человек (вот даже Карл Маркс, как известно, любил конфекты)! А с другой стороны, экскурсии по фабрике всё же бывают (во всяком случае, в советское время бывали, не знаю, как теперь), в том числе для обычных граждан, включая — страшно представить! — школьников. Экскурсии, конечно, проходят (проходили) под строжайшим наблюдением охраны, но, чтоб уж слишком экскурсантов в соблазн не вводить, сопровождаются (сопровождались) дегустацией и завершаются (завершались) дарением скромных подарков из ассортимента фабрики.
И вот, значит, май. Цветут каштаны. Карлу Марксу, который, любил конфекты, исполняется какое-то там полукруглое количество лет, а по киевскому радио проходит скромное такое сообщение. Мол, в связи со славным юбилеем консульство Германской Демократической Республики в городе-герое Киеве обратилось к администрации Киевской кондитерской фабрики им. К. Маркса с просьбой допустить сотрудников консульства на территорию фабрики с целью возложения венков к памятнику Карлу Марксу, воздвигнутому на фабричном дворе, поскольку других памятников ему в городе-герое нет, только там, где конфекты делают — а он конфекты любил. Сотрудники, мол, к монументу были допущены, венки торжественно возложили, а затем были приняты директором фабрики, который рассказал дипломатическим представителям о работе вверенного ему предприятия и успехах в социалистическом соревновании, а также ознакомил их с вкусной продукцией предприятия и одарил образцами оной продукции.
(Надо думать, что консульские работники не по жмене карамели с собой унесли, как годилось бы экскурсантам-школьникам, а min по увесистому «Киевскому» торту. Но это, конечно, лишь мои абстрактные соображения.)
И вот после этого случая понеслось. Консульство прежде, поди, не знало о существовании такого памятника, только когда юбилей подошёл и поступили из Восточного Берлина распоряжения отпраздновать, так они подсуетились и разнюхали. Но зато потом…
Понравилась, видать, дипломатам дегустация. И подарки понравились. Вкусно.
Наступил ихний государственный праздник — День основания Германской Демократической Республики. Оно, конечно, Маркс ГДР не основывал, а всего лишь любил конфекты, но всё же в связи с праздником надо бы такого великого любителя конфект венками почтить — снова прошение в дирекцию, снова торжественная церемония возложения, приём, дегустация и подарки. Через сколько-то месяцев ещё юбилей — не то действительного основателя Вильгельма Пика, не то Карла Либкнехта и Розы Люксембург — но консульство ГДР снова несёт венки Карлу Марксу на кондитерскую фабрику его имени. И в самом деле, а куда ж им ещё нести, если больше в Киеве ничего, связанного с ГДР нету, даже магазина «Лейпциг», как в Москве. Только ресторан «Краков».
Затем Энгельса юбилей (или не юбилей, а ещё чего — не помню). Ну, тут уж святое дело его другу цветочки принести. Дирекция кондфабрики уже воет, проклинает любовь выдающегося экономиста к конфектам, из-за которой его бюст в ихнем дворе торчит, задрал их консул с вице-консулятами, а отказать нельзя — дипломатический скандал.
Ну, так эта марксистская халява и продолжалась до перестройки. А там венки кончились, имя теоретика халявы потускнело, Берлинская стена рухнула, и официальные визиты к гранитному любителю конфект прекратились.
Не знаю, что стало с памятником. В справочниках и путеводителях он по-прежнему не упоминается, и с крыльца дома напротив, перейдя проспект Науки, его через забор не видно: может, олигарх Порошенко приказал снести, а может, просто деревья разрослись или новый корпус выстроили, и он заслонил каменную голову основоположника (а что ниже головы — и раньше из-за забора не просматривалось).
Но имя Карла Маркса за фабрикой сохранилось. Потому что Карл Маркс очень любил конфекты.

Если они не очень страшные, буду перечитывать их на ночь
(не сочтите за дерзость)

Была когда-то в «Политике» тема о памятниках. Началось всё с обсуждения конкретного памятника в Хабаровске и памятников героям Гражданской войны вообще, потом понеслось шире; много говорилось и об идейной компоненте, и об эстетике, и вообще «на тему и около» (именно там, кстати, прозвучало коронное выражение Bear’а «контент Мавзолея», положившее началу форумской коллекции стразов).
Не успел я тогда рассказать об одном монументе. Восполняю теперь.


О пружанском хрене,
туркменских пауках
и днепровских кручах

Когда-то, ещё в отрочестве, жил я пару лет в крошечном городке белорусского Полесья под названием Пружаны… Впрочем, история эта не совсем пружанская…
Поэтому я начну не с Пружан, не с самого начала, а с середины, со второй, так сказать, главы. Потом отступлю по хронологии назад и затем — снова вперёд. Итак,

Глава вторая

Был в моей биографии период, когда я работал пятой колонной. По собственной глупости устроил себе вынужденный большой перерыв в науке и служил клерком: обеспечивал защиты диссертаций в одном из институтов.
В то время я ещё не читал ни Джиласа, ни Восленского (хотя и слышал о них), но прекрасно осознавал «классовую» (раз уж Маркс был помянут) противоположность учёных и чиновников (даже удивительно, что она теперь так угасла и очень многие научные сотрудники голосуют за коммунистов и вздыхают по брежневским временам). Повседневный опыт показывал, что вся деятельность чиновников направлена только на то, чтобы чинить препятствия порядочным людям (не оттого ли и слово «чиновник»?). Очень популярной была шутка академика Будкера, предлагавшего установить всем чиновникам пенсию в размере их нынешнего оклада, даже выше, отправить всех на курорт и строго-настрого запретить прикасаться к каким бы то ни было делам: дела прекрасно будут идти и без них, а вреда будет существенно меньше.
Но я-то как раз чиновником и был. Мелким, правда… И не таким, как прочие. Вместо того, чтобы швырять клиенту в лицо, как это предписывалось корпоративным кодексом чести, очередную бумагу со словами: «Опять вы неправильно оформили! Учишь вас, учишь…», я старательно разъяснял, как нужно оформить, помогал, да зачастую и сам делал. Разумеется, в таком предательском (по отношению к «своему» классу номенклатуры) поведении была некоторая опасность. По идее меня должен был ждать остракизм, понижение в должности и скорое изгнание. Но диссертанты были страсть как довольны, их (и моё) начальство, стало быть, тоже, так что тылы обеспечивались, а понижать меня всё равно было некуда.
Немудрено, что ко мне за консультациями по диссертационным делам приходили и люди со стороны, совсем никакого отношения к нашему институту не имевшие.
И вот однажды приехал (не то в отпуск, не то в командировку) мой университетский приятель, биолог, распределившийся в туркменский заповедник и специализировавшийся по паукам. Диссертация у него была уже на подходе, и, конечно, он не преминул расспросить меня о всяких подводных камнях при составлении требуемых бумажек.
Когда мы с ним дошли до практической ценности работы (в то время даже была специальная ВАКовская форма — «Карточка практической ценности диссертации», к счастью, вскоре отменённая), он воскликнул: «Ну, это просто, я знаю!» — и рассказал, что все арахнологи (то есть специалисты по паукам — а их и было-то на весь Советский Союз человек пятнадцать, да и сейчас не больше) ещё с тридцатых годов пишут о практической ценности одно и то же: что паутинку можно использовать при изготовлении оптических прицелов путём наклеивания её на линзу, что, несомненно, способствует росту оборонной мощи державы.
Консультация уже подходила к концу, мы расслабились и стали наперебой вспоминать, к каким ухищрениям прибегают соискатели, стараясь выполнить это нелепое требование насчёт практической ценности — ну какая может быть практическая ценность у фундаментальной работы?
Витя вспомнил об автореферате, который он видел в одном из биологических институтов в Питере. Диссертация была посвящена хрену. Если бы соискатель защищался на звание кандидата сельскохозяйственных наук, то всё было бы ясно: выведен новый сорт, либо интродуцирован, либо ещё что-то такое. Ничего сложного не было бы и в том случае, если б работа была по биохимии хрена: любой биохимик вам скажет, что пероксидаза хрена — один из самых важных для науки ферментов. В корневище его очень много, значит, выделять легко. Реакция, которую он катализирует,— очень простая (разложение перекиси), её используют как модельную, чёртова пропасть кинетических исследований в биохимии поставлена на пероксидазе хрена. Можно сказать, что пероксидаза хрена для биохимиков — это как собака Павлова для физиологов. Но штука в том, что диссертация была какая-то общебиологическая, и эти очевидные приёмы не проходили. Поэтому находчивый диссертант обратил внимание на то, что у хрена очень прочный, трудно извлекаемый из земли корень, и предложил использовать эту огородную культуру для закрепления осыпающихся склонов: обрывы, овраги, терриконы и проч. Диссертант обещал большую экономию от хренования склонов.
Вот тут-то я и вспомнил о пружанском хрене.

Глава первая

В начале шестидесятых годов на улице Коммунистической (ныне — им. Ширмы) в Пружанах выросло шесть новеньких трёхэтажных зданий. Это были жилые дома для офицеров расквартированной там гвардейской ракетной дивизии. А по другую сторону улицы, напротив домов, располагался пустырь. Ни Дома офицеров, ни гостиницы тогда ещё не существовало, и от школы № 2 к востоку было с полкилометра незастроенного пространства, ограниченного с севера руслом реки Мухавец. Правда, официально эта территория именовалась парком. И действительно, там и сям произрастали невысокие деревца, в центре был некий котлован, изображавший водоём (по нему даже плавали на плоту, впрочем, размерами ненамного больше радиуса котлована), стояли лавочки… В дальнем углу торчал дощатый общественный нужник.
Конечно, мы там играли, бегали кроссы, делали утреннюю зарядку. Но и просто посидеть на скамейке, почитать, несмотря на общую картину чахлости и даже запустения, в «парке» было довольно уютно. Помнится, именно там я прочёл чуть не полное собрание Фенимора Купера, первую часть гётевского «Фауста», что-то из Хемингуэя, ростановского «Сирано». Хохотал, привлекая внимание редких прохожих, над Джеромом К. Джеромом.
Нам рассказывали, что до войны на этом месте был жилой квартал, полностью уничтоженный Красной армией при взятии Пружан в сорок четвёртом (уж не упомню сейчас, артиллерийским огнём или авиационной бомбёжкой). Кажется, это было обусловлено какой-то стратегической необходимостью: не то недалеко расположенная церковь была удобным ориентиром, не то между домами стояли немецкие танки…
Это не новость в мировой военной истории.

«…зруйнували своє власне містечко Жванець, і ніхто сим не журився… …містечко Хотин,— тепер спалене дотла, щоб не давало захисту ворогові…»

Приведенные цитаты из повести Осипа Маковея «Ярошенко» — не про Вторую мировую, а про Хотинскую войну 1621 года. «Но это было уже в веках, бывших прежде нас» (Экклезиаст).
Хочется верить, что жители этого квартала всё же успели эвакуироваться: надо сказать, территорию вдоль Коммунистической улицы обработали капитально. Конечно, тогда прошло уже двадцать лет, но ведь даже никаких следов развалин, ни малейших, разве что щебня чуть больше, чем в других местах. Но он был почти неотличим от камушков — от тех мелких валунов, которых так много в полесской земле.
И только растительность намекала на то, что воспоминания о жилых домах, об усадьбах с садами и огородами — не праздная выдумка и не аберрация памяти старожилов, которые ведь, по общему правилу, вечно ничего не упомнят. Во-первых, здесь росли две или три груши, старых, явно ещё довоенных по возрасту — правда, вряд ли культурных: может быть, исконно диких, а может, и одичавших. А во-вторых — главное! — то и дело взгляд натыкался на зеленеющие ядовитым малахитом листья хрена.
Вырасти сам собой, самосейкой, он, конечно, не мог. Но коль скоро вырос — ничем его не извести. Уж сколько сюда было обрушено раскалённого металла и бризантных веществ, уж какой был ад, не оставивший ни следа живого, а хрену хоть бы хрен. Ещё, поди, больше разросся: рассечённое осколком надвое корневище весной даст два растения.
Вот и всё, что осталось от чьих-то уютных (или неуютных) жилищ. Хрен.

* * *
— Да-да,— сказал я Вите,— я помню, помню… В Пружанах этот хрен никакой тяжёлой артиллерией, никакими «катюшами» извести не удалось…

Глава третья

Прошло ещё несколько лет.
Родители мои тогда уже переехали в Киев — город, в котором я никогда не жил, а только с большим удовольствием проводил в нём каждый очередной отпуск: обойти все достопримечательности за один раз невозможно, да и появляются всё новые — то новый театр, то музей, то старинную церковь отреставрируют.
В восемьдесят первом году появилась и достопримечательность уродливая: кошмарная вучетичевская баба с мечом в руке. Можно по-разному относиться к произведениям этого скульптора, но по крайней мере и его монументу в Трептов-парке, и комплексу на Мамаевом кургане свойственно некоторое мрачное величие. А Родина-мать над Днепром, явный плод старческого маразма,— уж не говоря о крайне сомнительной эстетической ценности, просто бросает вызов здравому смыслу и человеческой анатомии: невозможно так вывернуть руку со щитом. Полагаю, что, кроме авторитета престарелого монументалиста, в воздвижении этого памятника сыграло роль желание городских властей противопоставить какой-то советский символ такому вызывающе несоветскому сиянию куполов Печерской лавры — с одной стороны и Выдубецкого монастыря — с другой. Ну просто позарез надо было добавить что-то к этому бесконечно воспетому буржуазной литературой пейзажу, открывающемуся с Левобережья. Правда, свободных холмов над Днепром уже не оставалось, пришлось насыпать новый.
Родители рассказывали, что видели один из драматических моментов в установке этого памятника: средь бела дня по проспекту Сорокалетия (который, переходя в проспект Дружбы народов, почти по прямой приводит от южной окраины Киева к Днепру, как раз к тому месту, где монтировался монумент) несётся милицейский газик и приказывает всем в мегафон: «Примите вправо, остановитесь! Примите вправо, остановитесь!» Движение замирает, и вслед за газиком движется (тоже на приличной скорости) тягач аж с тремя прицепами, а на них лежит здоровенный металлический кулак с зажатым в нём мечом длиной в несколько десятков метров.
Итак, памятник (точнее, мемориальный комплекс, потому что в постаменте размещался ещё музей Великой Отечественной войны) торжественно открыли.
А через год или два закрыли: обнаружились какие-то дефекты, угрожавшие устойчивости всего сооружения. Наверное, опасности, что это всё враз возьмёт да и рухнет, не было: окружающий ландшафтный парк (тоже, кажется, спроектированный Вучетичем, но в отличие от монумента, вполне, на мой взгляд, удачный) был по-прежнему открыт для посетителей. Вокруг центрального холма сновали, как муравьи, гигантские самосвалы, что-то делали экскаваторы и прочая строительная техника, а по дорожкам соседних холмов публика гуляла совершенно спокойно, даже шум механизмов почти не доносился, и только внезапно, при очередном повороте дорожки, высовывающаяся, «неначе козак з маку», голова Матери-родины, присматривавшей за прогуливавшимися, словно Большой Брат, наводила внезапный испуг: надо же, какая образина! — хоть скульптура и не поводила очами, и не спрашивала: «А что вы тут делаете, добрые люди?» (см. «Сорочинскую ярмарку»).
Однажды, совершая рейд по книжным магазинам Киева (ведь известно, что дружба народов была записана в программе партии, а вот достать украинскую книгу в Новосибирске или грузинскую в Кустанае было гораздо сложнее, чем английскую или немецкую), я оказался как раз под этим самым холмом Вучетичевой матери: здесь надо было пересаживаться с трамвая, шедшего с Дарницы, на подольскую линию (какого-то из этих маршрутов нынче уже нет). Не помню, то ли так и должны были располагаться остановки, то ли их временно сдвинули из-за ремонтных работ, но для пересадки мне надо было пройти с сотню метров под этим самым холмом, под звон разворачивающихся трамваев и рычание крутящихся на месте экскаваторов.
Поглядывая на склон, я вдруг автоматически отметил: хрен. Только подумал, что, наверное, землю везли черт-те откуда и ненароком прихватили с бывшего огорода корневище, которое потом и проросло,— как вдруг снова: хрен! Э, да это неспроста… Внимательно осмотрев соток пятнадцать простирающегося передо мной довольно крутого склона, я обнаружил, что известное огородное растение рассажено строго квадратно-гнездовым способом.
Сомнений быть не могло!
Торжество научно-организационных идей ВАКа было налицо.
Не зря мучились нечеловеческими мучениями диссертанты, исторгая из себя формулировку «практической ценности», не зря они изощрялись в изобретательности и фантазии, стараясь хоть что-то приспособить хоть к каким-то практическим нуждам.
Ведь — как я понял теперь — должна была присутствовать и обратная сторона процесса: множеству практических работников было столь же строго вменено в обязанность изучать груды авторефератов и сугробы «карточек практической ценности» с суровым наказом извлечь всё, достойное внедрения во вверенной им отрасли народного хозяйства.
И гениальная догадка неведомого питерского хреноведа воплотилась в жизнь!
Старательно прохреновав Родину-мать и её окрестности, монтажники-высотники-строители-монументалисты-фундаменталисты надёжно защитили творение всенародно увенчанного скульптора от оползней, селей, проседания фундамента и опасного крена металлического кулака с карающим мечом.

Неоднократно в «Политике» и в обсуждениях функционирования форума говорилось о всяких способах контроля над управлением. Обычно такие дискуссии затыкались, когда возникал вопрос: а кто же будет контролировать контролирующих? И правильно. В истории полно примеров, когда второй (и выше) уровень контроля приводил к распаду всей системы. Напомню об одном из них, а заглавие возьму у швейцарского классика:


Наблюдение за наблюдающим за наблюдателем

Дело было, как сейчас помню, году так примерно в 2006. Только до нашей эры. В Месопотамии из многих-многих городов-государств выделилось одно, агрессивнее и могущественнее прочих. Столица его была в городе Уре, а могущество началось при третьей династии, царствовавшей в этом городе. Так это государство у историков условно и именуется: Третья династия Ура.
Третья династия Ура отличалась исключительным уровнем организации всего и вся. Рабов официально не было, были так называемые «молодцы». Жили они раздельнополо в казармах, делились на подразделения с гордыми наименованиями: «батальон строителей царского дворца», или там «рота портовых грузчиков», или ещё как. Названия не имели ровно никакого отношения к реальной деятельности: гончаров могли снять с работы и послать на стройку, ткачей — на погрузку-разгрузку и всех вместе — на сельхозработы. Ну, как у нас при социализме.
Всюду царствовал строжайший учёт и контроль. Достаточно сказать, что из всех дошедших до нас клинописных табличек за два-три тысячелетия существования месопотамской цивилизации львиную долю составляют документы Третьей династии Ура (а она существовала всего-то около ста лет). Только историческая ценность этих таблчек, в отличие от прочих, невелика. Посылают с каким-нибудь не очень даже важным сообщением гонца — и глиняный продовольственный аттестат ему: выдать на ужин гонцу жареного голубя и буханку хлеба. Тщательно фиксировалась ежедневная выдача еды, число вышедших на работу и число заболевших, выдача одежды и одеял. Вот в основном из таких документов строгой отчётности и состоит письменное наследие Третьей династии Ура.
Основным занятием населения было земледелие, как это в Месопотамии и полагалось. За работающими на полях надзирали надсмотрщики — в сущности, такие же «молодцы», только с другими функциями. Если работник плохо справлялся, отлынивал — надсмотрщики брали кии и били работника киями.
Но вот начальство стало замечать, что как-то неэффективно получается: вроде надсмотрщики надсматривают, а результат всё равно не очень… Увеличили количество надсмотрщиков — чуть-чуть лучше, но всё-таки не то. То ли работники как-то подкупают надсмотрщиков, то ли тем и самим лень особенно стараться… Увеличили ещё: если раньше один надсмотрщик следил за десятком работников, то теперь на каждого работника полагалось по надсмотрщику.
И всё равно толку мало.
Неизвестно, в чью гениальную голову пришла идея радикально усовершенствовать контроль, но решение было найдено! Дело в том, что злаки, которые выращивали «молодцы», сажались в квадратно-гнездовом порядке. То есть каждому растению (уж не помню, что они там выращивали — ячмень или эммер, но кажется, не пшеницу, да и не важно) можно было сопоставить два числа, что-то вроде декартовых координат: номер ряда и номер места в ряду. Теперь контроль осуществлялся так: одна группа контролёров шла вдоль поля и записывала, под какими номерами растение плохо полито или там неправильно окучено. А вторая группа фиксировала то же самое, но шла при этом поперёк поля. Вечером таблички с результатами обеих групп контролёров сверяли. Если координаты бракованных растений совпадали, то брали кии и били киями работника, который допустил брак. А если не совпадали — тоже брали кии, но били уже надсмотрщиков, допустивших брак в учёте.
Ох, как славно стала бы процветать Третья династия Ура после такого замечательного нововведения! Но к сожалению, именно в этот момент безупречно стройная государственная система и рухнула. И ведь с мелочи началось: пришли с севера какие-то амореи, голодные, ободранные — там гипсовая пустыня была на севере, так они чуть не наполовину перемёрли, пока её пересекали. И вот стоило только этим амореям появиться, как все бросали работу и радостно кричали: «Ребята! Вы пришли нас завоёвывать? Давайте, мы с радостью!»
— Да нет,— робко отвечали амореи,— мы вообще-то с голодухи сюда прикочевали. Сами в рабство готовы, лишь бы пожрать…
— Нет уж, нет уж, давайте завоёвывайте!
И всякая работа прекращалась уже окончательно, начинались массовые беспорядки, а с ними безвозратно исчезала и блестяще налаженная система учёта и контроля.
Развалилось всё государство в считанные месяцы, без особых военных действий. Столица была более-менее под контролем царя, но голодала.
Одному наместнику на юге удалось сдержать бунты и собрать урожай. Он срочно послал депешу царю: присылайте, мол, ваше величество, корабли — хлеб будет!
Но царь не смог даже снарядить хотя бы маленький транспортный флот. Наместник подождал-подождал, плюнул, да и отложился. Собственное государство основал.
А метод двойного контроля и сейчас служит объектом пристального внимания некоторых управленцев.

В длинной прошлогодней теме «Кому выгодно загонять Россию в средневековье?» довольно много говорилось о Кашпировском. Я о нём почти ничего не знаю, но то, что знаю, стоит рассказать.


Мой опыт общения с Кашпировским

Приехал я как-то в гости к родственникам. Однажды вечером смотрю: они как-то озабоченно перед телевизором усаживаются.
— Что,— спрашиваю,— интересная передача будет?
— Кашпировский! — говорят.
— Да он же,— говорю,— шарлатан и безответственный человек.
— Нет-нет, очень помогает. Вот бабушка себя всегда лучше чувствует после его сеансов.
— Так я не спорю, что может помогать. Только он безответственный и врачебную этику нарушает.
— Ну как же нарушает, когда лечит!
— А вот так и нарушает. У него многие в транс входят. Он говорит: «Не бойтесь, я вас потом сам из транса и выведу». Ну, ладно, тех, кто в зале, выведет. А тех, кто перед телевизором?
— И тех тоже. В чём проблемы?
— А если человек сидит один в квартире, смотрит, а в этот момент на подстанции авария? Телевизор выключился, из транса не выйти…
— Нет-нет,— настаивают,— всё равно хорошо. Вот тётушка поможет, если что, она врач.
— Так я не про ваш случай говорю,— плюнул и пошёл на кухню пить вишнёвую наливку и есть арбуз.
Но что-то до кухни, конечно, доносится. Кашпировский вещает: «Даю установку… Всё будет хорошо… Я вам помогу…» А я думаю: «Поможешь, как же!» — и разные прочие нехорошие вещи про всенародного целителя.
Сеанс кончился, легли спать.
Наутро просыпаюсь: что такое? Выскочила у меня снова бородавка на пальце, которую недели за три до того вывел ляписом, и образовался, простите, геморрой, причём ни до ни после я никогда этой болезнью не страдал. А бородавка здоровая такая — прямо удивительно, как за одну ночь выросла.
Ну, принялся залечивать то и другое, а сам думаю: с чего бы это? Залез на всякий случай в тётушкину медицинскую энциклопедию, там такое вычитал: «Бородавки имеют вирусную природу, но иногда поддаются лечению гипнозом. Почему так — никто не знает». И ещё Марка Твена вспомнил, как у него бородавки дохлой кошкой выводили. Ну правильно: дохлая кошка, полночь, кладбище — сильный психологический стресс. И на фоне этого стресса самовнушение, что бородавки исчезнут. Верно, должно помочь…
А у меня что вышло? Гипнотизёра я слышал, да немного и видел тоже (пару раз через комнату с телевизором во время сеанса проходил книжку взять и ещё что-то, взгляд на экран бросил). Но вместо установки благорасположенности к целителю, наоборот, злобствовал в его адрес. Вот и получается, что из-за противоположной установки получил не улучшение, а ухудшение здоровья. Плёвое, правда, но всё равно обидно.
Уж лучше этого Кашпировского совсем не смотреть.

Действительно весьма поучительно и с тонким юмором. Когда, будем надеятся все разрешится, на одной Политике зацикливаться не буду. Оказывается в МОРГе есть еще много интересных мест.

М.Веллер-2.
Зачот.

*ищу смайлик, делающий губы сковородником*
Дааа... вот уходит Орел, и баек насыпал. А небось за почти два года так и не собралси... А если не уйдет, так опять будет появляться раз в полгода, скажет чего-нибудь и опять пропал.

Кто ж Контент-то будет создавать, если он создается только по поводу ухода, а?

Спасибо!
Так на "Рамаяну" и наберется...

mineralog Дата Sep 7 2006, 19:23

Спасибо, Орлуша .

Я, пожалуй, тоже пойду.

Эти публичные "пойду" - такая примитивная поза... кто хотел уйти, ушёл по-английски - не прощаясь. Всё остальное настолько дешёвые эффекты и детство, что делается неприятно...

Каждый уходит как умеет..

Просто коту сегодня (вернее, уже вчера) пригрозили оргвыводами за флуд в "Политике". Причем, не за флуд, который и правда флуд, а, видимо, за тот, который он сам считал очень тонким и умным высказыванием по существу. Вот он и обиделся. Завтра, наверное, само пройдет.

Кто посмел кота обидеть? мы, коты, животные изобретательные и мстительные, а еще очень злопамятные. И вообще, нас обижать нехорошо, это большой грех - обидеть даже десять людей меньшая провинность чем одного кота.
kot uchenyi, не уходите.

ээээ! кисакуку!

Выполняя завещание лакированного деревянного орла публикую еще одну его байку, которую он опубликовать не успел.


Похищение, разрушившее мечту

На форуме не раз говорилось о патриархальных нравах и традициях, об их влиянии на современную жизнь, об их роли в межэтнических конфликтах (и вообще взаимоотношениях).

Надо сказать, с патриархальными нравами я сталкивался не очень много, хотя некоторые столкновения были весьма, как выражаются физики, неупругими. Но об этом в другой раз — и вряд ли на форуме: для публикации рассказа о некоторых из них время ещё не настало. А вот одним любопытным — не столкновением, но наблюдением — поделюсь.

Году где-то в восемьдесят шестом был я в командировке в стольном граде Дзауджикау (сейчас Владикавказ). Остановился у старых знакомых, сотрудников местного Северо-Осетинского университета имени Коста Хетагурова. В один из вечеров присутствовал и на вечеринке, где собралась почти в полном составе кафедра электрохимии.

«Видишь вот эту пару?» — шепнула хозяйка, моя бывшая школьная подруга, и указала на статного, румяного молодого человека и юную красавицу-горянку. Я уже обратил внимание, что они весь вечер общались в основном между собой, не отрывали друг от друга глаз и мало уделяли внимания коллегам, да и вообще происходящему вокруг.

«Такая у них любовь,— вздохнула моя собеседница,— и такое невезенье… Прямо несчастье!»

Из дальнейшего рассказа я узнал, что эти аспиранты принадлежали к двум разным осетинским родам: у неё род аристократический, а у него — так сказать, плебейский. К каким именно — подробностей мне выспросить не удалось: мои друзья лишь недавно переехали в Осетию и в тамошних этносоциальных группах не разбирались. Может быть, это были дигорцы и иронцы — два крупных субэтноса, отличающиеся не только диалектами, но даже, кажется, антропологическими характеристиками (чуть ли не к разным малым расам они относятся; одни долихоцефалы, другие — брахицефалы, но тут я не уверен). Про иронцев и дигорцев я, кстати, сразу спросил — ответом мне было непонимание. А может, это были старинные сословные различия — скажем, она была из княжеского рода (баделиатæ) или хотя бы из узденей (уæздан), а он — фæрссаглæг или вообще чагар. В общем тут тёмное дело, но единственно неоспоримым было то, что традиционные обычаи брак между ними накрепко запрещали.

Пойти против обычаев юные химики не могли. Это значило порвать отношения со всеми родственниками, причём с обеих сторон, стать вечными изгоями в осетинском обществе.

Но традиции — вещь дьявольски сложная, и не была бы она живой и живучей традицией, если б не оставляла влюблённым лазейку.

Всё же один вид брака допускался заветами предков — если юноша похищал невесту, то затем, после сложной процедуры примирения семей, этот союз санкционировался, невзирая ни на какие кастовые различия, и семейная пара признавалась законной.

Кабы не эта лазейка — может быть, и решились бы молодые на отчаянный шаг, пошли бы в загс вопреки всем запретам или вовсе уехали в другой город (да как уедешь? аспирантуру ему бросать — в армию загремит; побочных доходов нет…). Но уж раз есть вариант — надо попробовать!

Другое дело, что сама процедура похищения тоже была частью давней и сложной традиции и требовала выполнения многих условий и условностей.

Одно из главных требований — чтоб похититель непременно был верхом на коне. Ну, где возьмёшь коня в провинциальном, но вполне европейском городе в восьмидесятые годы? Их и в сёлах-то почти не осталось. Но живая традиция не была б живой (а значит, и рисковала бы перестать быть традицией), если б не допускала отдельных послаблений и модификаций сообразно духу времени. Уже вскоре после войны стало приемлемым, если похититель был не на коне, а на автомобиле. Но дальше требования оставались суровыми и неизменными. Конь у будущего жениха мог быть только свой — значит, и машина своя! Такси — не считается. Машина друга — не считается. Даже служебная машина (хоть бы персональная, хотя откуда бы у аспиранта персональная машина) — и та никак не считается. А уж мотоцикл, хоть бы и свой, вообще не считается, потому что убого.

Вообразите положение Марата (так звали нашего героя). Аспирантская стипендия — что-то рублей сто. На кафедре приплачивают за преподавание, но это и вовсе копейки. Родственники небогаты (кажется, он вообще сиротой был). В крайнем случае с расходами на свадьбу помогут (осетинские свадьбы празднуются с размахом, туда любой может прийти без приглашения, а отсутствие размаха — позор для всей родни), но уж машину покупать — это блажь. Выбирай себе невесту ровню и женись на здоровье.

Но ему ж не ровню надо.

В конце концов приискал он где-то старый, разбитый, ни на что не годный «Запорожец», который был не на ходу, но тем не менее подавал смутные признаки жизни. И сторговал его чуть ли не по цене металлолома — за триста рублей! Ну, такие деньги удалось собрать. Правда, сперва «Запорожец» категорически отказывался ездить. Но у Марата и у самого были золотые руки, да знакомых привлёк, сведущих в автоделе,— ему ведь все сочувствовали,— и через несколько недель драндулет был вполне в состоянии проехать метров четыреста-пятьсот без посторонней помощи.

А больше-то и не надо! Подъехать, схватить невесту и удалиться на такое расстояние, чтоб её братья не догнали — вот и всё. (Братья, разумеется, тоже сочувствовали и были в сговоре.) Дальнейшее безразлично. Сказано — своя лошадь, значит, главное, чтоб своя. А если это кляча, которая за ближайшим поворотом падёт, и её отдадут живодёрам — так то неважно. Сказано — своя машина, значит, главное, чтоб своя. А если она на следующем перекрёстке чихнёт мотором и заглохнет навеки — так традиция на то ограничений не налагает. Похищение-то состоялось — ну и ладно.

Вот вечером, сговорив всё с возлюбленной и с друзьями, чуть ли не мелом наметив на бульваре место, где надлежало в урочное время всему произойти, тщательно сверив часы, Марат подъехал к дверям общежития (правда, в сопровождении приятеля на другой машине, чтоб в случае чего отбуксировать) и отправился на свой последний холостой ночлег.

По мнению авторов любовных романов, его должна была ждать бессонная ночь — от радостного возбуждения и всевозможных предвкушений. Но у парня были здоровые нервы, да и устал он за этими хлопотами изрядно, так что спал крепко. Хотя и выглянул раза два-три за ночь — не угнали б машину! Но она стояла на месте. На рассвете проснулся бодрым, выбежал во двор.

…Что-то не так было с «Запорожцем».

Не так он стоял. Не на колёсах. На деревянных чурбачках.

* * *
На полуразваленный «Запорожец», конечно, никакой вор не покусился бы. Но вот колёса у него были вполне ещё ничего и определённую ценность представляли. Вот их и по-хи-ти-ли…

(Всё-таки чем конь хорош — его либо целиком украдут, либо не украдут. Кража седла или уздечки некритична. А с машины колёса свинтили — и привет!)

На новые колёса после всех этих трат у Марата денег уже не оставалось.

Так что прогулки, вечеринки да совместные хождения в театр так и остались для Марата и его спутницы единственной отрадой на несколько лет вперёд — вплоть до защиты диссертации и соответственного повышения оклада жалованья.

Впрочем, вскоре настали совсем другие времена, и я не знаю, как сложилась дальше их жизнь.





ИМХО байка очень интересная и поучительная. Если немного обработать и специй добавить, то будет сценарий для Кавказской пленницы 2.
Но как я уже сказал, косяки некоторые имеются.Например неувязочка заключается в том, что класическая советская кинокомедия обязательно заканчивается хэппи ендом. Подумаешь какие то колеса. Их влюбленный джигит мог у другой машины позаимствовать. Причем если это не является серьезным отступлением от канонов (надо будет Духа попросить спросить об этом у лакированного деревянного орла), с согласия владельца.
Ну а в реале вполне может быть что осетины не самый крутой народ среди кавказцев. Лично я даже сейчас плохо их различаю. А тогда вообще не знал какого они вероисповедания. Была одна одна историческая общность - Советский народ.
И еще. Уважаемые дамы и господа может подумаете вы что с нашими влюбленными героями дальше было.

Зять

Когда началось кооперативное движение, то сперва в начальстве были сильные возражения против независимой издательской деятельности, но потом как-то и её разрешили. Вот один довольно известный и в НГУ, и вообще в Новосибирске, и здесь на форуме предприниматель (а в недавнем прошлом комсомольский активист), занимавшийся чем ни попадя — и торговлей, и сервисом, и радиовещанием, и вот книгоизданием тоже,— решил перепечатать некий давно опубликованный американский фантастический роман.
Об авторских правах самого автора речь, разумеется, не шла, но вот переводчиком был весьма уважаемый (в том числе и данным кооператором) Аркадий Натанович Стругацкий (перевод был издан под псевдонимом, но это особым секретом не являлось). Поэтому издатель решил честь по чести получить разрешение на републикацию. Специально приехал в Москву.
Хотя вопрос был чисто формальным, Аркадий Натанович принял его радушно (видимо, был растроган такой честностью предпринимателя, потому что тогда уже контрафактные издания пошли), пригласил к себе, угостил чаем и даже завёл разговор о жизни вообще. В частности, пожаловался, что материальное положение у него в общем-то не самое плохое, но вечно надо что-то выкраивать, да ещё и дочери помогать приходится: как-то у неё всё неладно, и зять уж такой непрактичный, такой неприспособленный к жизни…
Тут как раз в разгар чаепития и дочь приходит. Вместе со своим мужем, то бишь с зятем Аркадия Натановича.
Посмотрел на зятя новосибирский издатель — а это… Егор Тимурович Гайдар!

mineralog Дата Jan 25 2007, 23:20

Думаю, настала пора и мне выполнить волю ушедшего.
Следующий текст - как и некоторые другие - был получен мной от Лакированного Деревянного Орла c помощью Spirit_Of_Hemp достаточно давно. Отмечу, что Орёл не налагал никаких обязательств относительно сроков публикации, ибо я предупредил его, что сам собираюсь взять значительный тайм-аут на форуме. Теперь же, во время относительного затишья я нахожу уместным опубликовать тексты. Вот один из них:



Открытки и бандероли

Те меры, которые персонажи, живущие за красно-коричневыми стенами, предприняли недавно против Грузии, конечно, все в своём роде замечательны. Но прекращение почтового сообщения особо выделяется слабоумием. Даже в войну все нормальные страны (в том числе царская Россия в Первую империалистическую) налаживали почтовую связь по крайней мере с военнопленными через Красный Крест. Отказ от почтовой связи — чисто совейское изобретение. Даже не во всех странах соцлагеря оно бытовало. Да и в СССР под запретом была только связь с Южной Кореей, Южным Вьетнамом и ЮАР. Ну, может, с Португалией ещё или с Парагваем, не знаю.
В семидесятые годы, понятное дело, Интернета не было, электронных версий печатных изданий — и подавно. Найдёшь реферат нужной статьи в «Chemical Abstracts» — а журнала-то такого и нет. Ни в институте, ни в ГПНТБ. Берёшь в канцелярии специальную открыточку с институтским грифом, заполняешь: «Dear Sir, пришлите, мол, Вашу статью, опубликованную там-то и там-то». Марки, правда, свои наклеиваешь. И — в почтовый ящик. Через месяц-другой приходит оттиск. Сейчас эта система тоже есть, но не так распространена.

И вот однажды обнаруживаю я прямо по своей теме ссылку на статью в южноафриканском журнале. Коллеги говорят: «Да ладно тебе, всё равно не дойдёт!» Но я на всякий случай запрос-то отправил.
И действительно — пришла мне потом бандероль из города Потхефстроома. Старинный бурский город в провинции Трансвааль, на реке со звучным названием Муй. (Но нашим-то откуда было знать, что он бурский? Думают — английский, поэтому на русских картах он на английский манер обозначен: «Почефструм». Видать, старинный романс «Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне…» капитально забыт, а этноним ‘бур’ вызывает ассоциации разве что с Конторой Глубокого Бурения.)
Статья на африкаанс, и автор даже приписочку по-английски на полях сделал: мол, вы, должно быть, языка нашего не знаете, так если что — перешлите по такому-то адресу (тоже в ЮАР), там бесплатно переведут. Надобности в переводе у меня не было: африкаанс очень похож на нидерландский, разобраться можно, да и в статье в основном формулы и числовые данные ценны, а их переводить не надо. Но поблагодарить за такую предупредительность следовало.
Написал я несколько строк, принёс в канцелярию отправить — уже не открыткой, а письмом. Там говорят: «Принять не можем, почтовой связи с Южной Африкой не имеется». «Как же? — спрашиваю.— Вот только что мне оттуда бандероль пришла. И не просто, а по моему запросу — значит, и он как-то туда дошёл». «Нет, нельзя! Хотите — на почте узнайте. Только зря ходить туда будете: мы точно знаем, что запрещено. А ваш запрос и ихняя бандероль так, по недосмотру просочились». И в этот момент входит в канцелярию замдиректора с большим конвертом в руке.
— Вот,— говорит,— мне из Южной Кореи запрос на мою статью пришёл. Хочу отправить.
— И вы туда же! — вздыхает заведующая.— Нельзя туда, нельзя! Понимаете?
— А как же их открытка дошла?
— А не наше дело!
Ушли мы с ним оба несолоно хлебавши.

Что ж, запрещено — значит запрещено… Но вот открытки эти, летающие над всеми запретами, мне покоя не давали, навевали какие-то стёршиеся воспоминания…
И вспомнил! Был в универе при входе ящик для писем, адресованных просто «Новосибирск, 90, НГУ, такому-то». Я иногда туда заглядывал — вдруг кто из старых знакомых моего точного адреса не знает. И вот однажды роюсь в этом ящичке, и бросается мне в глаза: «…танки… стреляли в людей…».
Нехорошо, конечно, чужие письма читать. Но ведь открытка… Грешен, соблазнился.
Открытка из Кракова. Какая-то польская студентка пишет новосибирскому знакомому (видать, в стройотряде встретились — тогда с соцстранами кое-какой обмен был, и даже не очень сложно было попасть). И вот так вот открыто пишет про волнения, про «массовые беспорядки» (это ещё задолго до «Солидарности» было), про то, что из общих знакомых никто не пострадал…
Получается, что на почте, в «чёрном кабинете» на эту открытку с её антисоветским текстом внимания не обратили. И в универе она потом несколько недель лежала, я специально смотрел.

И ещё одна открытка. Где-то в конце семидесятых в Харькове, в букинистическом на проспекте Гагарина роюсь в старье. Подобрал пару дореволюционных томиков Гамсуна, приценился к Пшибышевскому, перебираю коробку с сокровищами для филокартистов — примерно треть дореволюционных открыток, остальное — малоинтересное пятидесятых-шестидесятых годов. Покупать не собираюсь, но так, любопытствую. И вдруг — американский пейзаж, штемпель 1946 года: «Здравствуйте, дорогие, мы живём хорошо, с работой устроились, в отпуск ездили во Флориду, вот вид города Тампа, где мы отдыхали…»
Здорово меня тогда проняло. Ведь вдуматься: уже холодная война, за «связи с иностранцами», даже мимолётные типа «здравствуйте — здравствуйте»,— срок паяют, а тут какие-то бывшие харьковчане (наверное, из DP, перемещённых лиц) пишут родне, что живут в Штатах, ещё и неплохо живут… Словно не понимают, чем это адресатам грозит! Должно быть, и впрямь не понимали. А ещё я тогда подумал, что это, может, не какой-то коллекционер свою коллекцию распродавал через магазин, а ГБ сдала вещдоки за минованием надобности.
Но главное — что до Харькова открытка всё же дошла! Никто её опять-таки по дороге не изъял, хоть крамола явная.

Вот и получается, что при всех строгих запретах за всем уследить не удаётся. То одна, то другая открытка — глядишь, да и проскользнёт мимо недреманного ока. А там — что-нибудь совсем недопустимое. То запрос на статью в Южную Африку. То рассказ про хорошую жизнь в США. А то и про плохую — в братском соцлагере.

А бандероль — нет. Бандероль точно не проскользнёт. Ну, разве что из той же Южной Африки…
А вы говорите — в перестройку всё расползаться начало. Нет, гораздо раньше. Только сперва малозаметно.



Примечание "издателя": в этом тексте, как и почти во всех остальных, слышны отголоски баталий, когда-то гремевших в разделе "Политика", да и продолжающихся на некоем постоянном уровне патетики по сей день. Но мне бы не хотелось сейчас (возможно, из лени, возможно, из презрения к спекулятивным методам анализа) давать ссылки на осбуждения, которые с большой долей вероятности побудили автора на такой масштабный экскурс. Я бы хотел, чтобы он остался мемуаром вне контекста и без подтекста. Выражаясь не в меру пафосно - как памятник эпохе.

Кстати, одна из баек расположена в другом месте:
http://forum.academ.org/index.php?showtopi...dpost&p=2951702
Это на случай, если не все пользователи об этом знают.
Действительно форум Академгородка сейчас - это целый мир. ИМХО он гораздо круче Суверенной демократии, которую пытается строить наша $$$$$ власть. Так что цените МОРГ:
http://forum.academ.org/index.php?showtopic=166462
И он преподнесет вам еще много приятных неожиданностей.

лакированный деревянный орел меня очень просил его байку передать, так как сказал, что у вас намечается знаменательное событие. Ради этого я даже решил совершить внеплановый полет. Горючего конечно много идет. Но для хороших людей ничего не жалко.

Диагностика


В день, когда сняли Хрущёва, ныне покойный профессор К. вместе с двумя своими коллегами находился в командировке в Омске. Утром они услышали по радио, что «пленум Президиума ЦК КПСС освободил товарища Хрущёва от должности первого секретаря». При этом, конечно, не было сказано, что, мол, освободил такого-сякого за такие-то и такие-то безобразия. Нет, «по его собственной просьбе в связи с состоянием здоровья». Но тем не менее у наших командированных, как и у почти всех советских людей, зародились определённые (вполне определённые!) сомнения.
— Как думаете, это правда, что по состоянию здоровья? — спросили сотрудники у профессора К. как у старшего и наиболее опытного.
— Сейчас узнаем,— ответил И. Л-ч и повёл сотрудников в книжный магазин.
Огляделись. Портретов Хрущёва, которые ещё вчера в любом таком магазине висели на видном месте, уже не было видно. Профессор К. не стал расспрашивать продавщицу, а попросил её пригласить директора.
— Я хотел бы купить портрет Никиты Сергеевича,— сказал он, когда директор наконец вышел.
Директор внимательно осмотрел солидного, представительного покупателя и, ни слова не говоря, надолго ушёл в подсобку. Вернувшись, он всё же принёс тщательно упакованный в обёрточную бумагу портрет и, когда покупатели расплатились, проводил их долгим взглядом. Но так ничего и не сказал.
— Теперь вам всё ясно? — спросил профессор у своих спутников, выйдя из магазина.
Молчание было ему ответом.

А портрет так и хранился в кабинете профессора. Правда, отвёрнутый к стене. Иногда, уже и много лет спустя, К. показывал его доверенным посетителям (мне в том числе, откуда я эту историю и знаю). Не слишком-то почитая первого секретаря, пока тот был при должности, профессор всё же уважал его — уважал, несмотря на кукурузу за Полярным кругом, башмак на трибуне и Карибский кризис: всё-таки его доклады на XX и XXII съездах были для советской жизни явлением смелым и беспрецедентным.

Так что на всякий случай, заходя в книжный магазин, поглядывайте, какие портреты висят, а какие уже нет.

У меня тоже в посмертной переписке с улетевшим нашлась одна байка примерно годичной давности.

Фишка в том, что опять же вера не позволяла горцам приближаться к этим нечистивым животным.
Так что байка может быть правдоподобной только в том случае, если толстовец убирал дерьмо и за себя и за того парня. Впрочем, так в СССР и было.

Горцы могли быть и христианами - например, осетинами, армянами или грузинами. Из глухих горных деревень.